Это Владислав Эйлер – владелец арт-салона.
ДАНИИЛ. Теперь посмотрим, как он выбросит работы только что умершего художника! Ты сама справишься?
АННА. В каком смысле?
ДАНИИЛ. С ролью вдовы.
АННА. Постараюсь. В мире тысячи вдов… достойно несущих свой крест.
ДАНИИЛ. Тогда я побежал. И присылай Андрея ко мне.
АННА. Бориса Канаева?
ДАНИИЛ. Тьфу ты! Конечно Бориса. Не хватало еще, чтобы ко мне нагрянул покойник. До скорого. (Целует Анну, убегает.)
АННА. Андрей, Андрей, что ты натворил! Устроил нам веселую жизнь!
Из кухни неслышно входит преображенный до неузнаваемости АНДРЕЙ. Он в лохматом парике и с черной накладной бородой.
АННА (поворачиваясь к Андрею, вскрикивает от неожиданности). Ой!
АНДРЕЙ. Аня, ты меня не узнала?
АННА. Андрей… это ты?
АНДРЕЙ. Конечно я. Но теперь я немного и Борис Канаев.
АННА. Очень даже много. Ты меня испугал и стал совершенно другим.
АНДРЕЙ. Я и сам это ощутил. Посмотрел в зеркало и едва не упал от потрясения.
АННА. Осторожно. Не хватало еще раз убить Бориса Канаева. Хотя он тебе ничего плохого не сделал.
АНДРЕЙ. А твоя фотография в его пиджаке?
АННА. Это чья-то злая шутка. Кто мог обрадоваться твоему исчезновению?
АНДРЕЙ. Только Эйлер. Я, вероятно, надоел ему своими картинами.
АННА. Ты слишком плохо думаешь о людях. Эйлер только что по телефону выразил мне соболезнование, а сейчас явится это сделать лично.
АНДРЕЙ. Эйлер?! Приедет сюда?
АННА. Конечно.
АНДРЕЙ. Не хочу видеть эту мерзкую рожу!
АННА. Так не смотри. Но, кажется, он уже приехал.
За входной дверью слышатся звуки шагов. Андрей мечется, не зная, что делать.
АННА. Тебе лучше уйти.
Андрей убегает в спальню. В комнату входит владелец арт-салона ВЛАДИСЛАВ ЭЙЛЕР.
ЭЙЛЕР. Анна Владимировна, еще раз примите мои соболезнования. Я ожидал чего угодно, но только не этого.
АННА (притворно). Никто этого не ожидал.
ЭЙЛЕР. Горе-то какое!.. Как все невовремя, как несправедливо! Погиб могучий самобытный талант… на самом подъеме. Мир столько потерял с его уходом.
АННА. Да… все мы его потеряли.
ЭЙЛЕР. Но остались его картины. Он как предчувствовал, работал неистово, изо дня в день!
АННА. Сутками не выходил из мастерской.
ЭЙЛЕР. Великий был труженик – ему не в чем упрекнуть себя. Писал душой, а не маслом. И я с чистой совестью могу сказать, что причастен к становлению его таланта.
АННА (удивленно). Вы?
ЭЙЛЕР. А кто же? Ни одна другая галерея так широко не распахивала перед ним свои двери. Да что там широко… вообще никак не распахивали. А я его взращивал… по-отечески. Иногда, конечно, немного журил… держал в тонусе, не позволял расслабляться. Вот он и рос на моих глазах. Беда-то какая!..
