— У тебя тоже горести? Женщины! Что за пошлая порода — и все же! Ты тоже несчастлив в любви?
Я не хотел обидеть его и только вздохнул еще раз.
К чему рассказывать о моих переживаниях с Валли?
— Да, — кивнул он, обрадованный. — Это тяжело. Я люблю. Она удивительная женщина, злая, великолепная. Имя ее не имеет значения. Я сделал ей предложение, но она говорит, что я еще слишком молод и она должна подумать. Ей хочется государственного чиновника с правом на пенсию. Что же! Философов, которые имеют право на пенсию, не бывает.
Словно боясь, что я расскажу ему о более счастливом чувстве, он торопливо оборвал разговор:
— У тебя есть перчатки?
Я не мог сказать ему, что нельзя являться с туристским мешком и в лайковых перчатках.
— Торопись, малыш, — продолжал он. — Не можешь же ты приехать к полковнику, когда все уже будут спать.
Мне очень хотелось побыть с ним еще, но я прекрасно понимал Перикла, и даже то чувство зависти, которое не покидало его с тех пор, как он увидел мои дурацкие успехи на геркулесовом аппарате. Я последовал его совету, быстро развязал мешок, вытащил пару кожаных перчаток, которые верная Валли не забыла уложить, и мы отправились. Больше мы не разговаривали. Но, несмотря ни на что, мы так крепко срослись с первых лет нашей дружбы, что нам было трудно расстаться, и мы долго ходили взад и вперед перед великолепным домом полковника. Наконец он просунул свои тонкие паучьи пальцы под мой рюкзак, словно желая взвесить тяжесть, которую мне приходится таскать, и сказал:
— Ну, довольно, ты вспотел, как негр, нам нужно расстаться.
— Если хочешь, я останусь у тебя на все лето, — сказал я, обрадованный его участием.
— Ты, верно… — И он постучал пальцем по моему лбу. — Что это тебе взбрело на ум? Провести все лето со мной, домоседом, и с моим родителем, старым пьянчугой! Ступай, ступай!
Это «ступай, ступай» показалось мне знакомым. Да, я слышал его в памятную ночь от моей Валли. Я извлек из глубины мешка банку консервов, попавшуюся мне, когда я искал перчатки; это был свиной гуляш, который туристы всегда требуют на горных станциях, — неприкосновенный запас для восхождений на глетчеры. Я решил подарить банку Периклу, и после долгих пререканий он ее взял.
Наконец мы простились. Когда я поднялся наверх к моему приятелю Ягелло и его восхитительной, золотисто-пепельной, узкобедрой, хрупкой, сероглазой сестре Эвелине, я на минуту подошел к окну и увидел его, Перикла, воинственного философа, который все ходил перед домом взад и вперед.
