— Почему ты не доверился матери? — спросил он не ласково, но и не сурово.
Я покраснел и молчал. Отец легонько, словно встряхивая, толкнул меня под локоть.
— Ну, говори! Как все это случилось?
Я молчал в еще большем замешательстве. После долгой паузы отец сказал матери:
— Я считаю, что школа поступила чрезвычайно безответственно, ничего не сообщив нам, а ты как думаешь? Вот дела, вот дела! Неужели же не было писем от педагогического совета? Ведь они должны были быть, разумеется! Нет?
Я стоял, спрятавшись за маминым креслом. Теперь следовало действовать, и не долго думая я вышел из-за прикрытия и встал на защиту матери, которая изменилась в лице. Она побледнела как мел, и милая ее головка поникла над ручкой кресла.
— Да, письма были!
— Тебя кто спрашивает? — сказал отец, поворачиваясь ко мне.
— Три письма.
— Три, — прошептал отец, — и я ничего об этом не знал?
Он наклонился над матерью, которая сидела, съежившись, в кресле и лихорадочно теребила шуршащие складки платья, пытаясь засунуть пальцы в крошечный боковой кармашек.
Конечно, я встал между матерью и ним и сказал:
— Да, три: в ноябре, в декабре и в январе.
— Но разве их не полагается подписывать? — спросил отец.
— Я сам подписал, — сказал я тихо.
— Как, ты? Разве не я должен их подписывать?
— Я подделал твою подпись.
— Как мог ты подделать мой почерк? — спросил он озадаченно.
— Я упражнялся, пока не научился.
— А как ты получил эти письма?
— Получил, и все, — ответил я упрямо. — Все три.
— Он подделал мою подпись, но я не могу этому поверить, — произнес отец беззвучно. — Не плачь, — обратился он к матери. — Нет, я все еще не верю. Он не лжет, мальчик? Или все-таки…
Он вспомнил о вырванном из тетради листке, я ведь утверждал, что купил его.
— Или, может быть, все-таки лжет, то есть сейчас говорит правду, — добавил отец, заикаясь.
Мать невольно улыбнулась. Отец никогда не заикался. А ведь в юности он был заикой и только крайним напряжением воли избавился от этого. Улыбка сквозь слезы придала матери такое очарование, что отец был растроган.
Грубо, но все-таки дружелюбно он схватил меня за плечо, и, может быть, все еще кончилось бы благополучно, если бы не появление злосчастного Луки. Он вошел, не постучав, его багрово-синяя рожа горела злорадством и жаждой мести. Вытянувшись перед отцом, словно солдат, он громко отрапортовал:
— Господин доцент, горит!
— Что горит? Где горит? — разом вскричали родители.
По квартире действительно распространился запах гари. Мать вскочила, в ужасе глядя на меня и на отца.
