– А комитетские, что?
– Я отвёл их туда, они отфотали, премию мне дали и уехали. Им просто найти надо было его захоронение, с Москвы ФСБ-шники позвонили и попросили. Все советские самолёты это оказывается его разработки. Он ещё конверт оставил и сказал: – «До двухтысячного года не вскрывайте, ничего не поймёте» – он время опережал и понимал это. Но чекисты вскрыли, конечно же, ничего не поняли, а там разработки были. Он говорил, что родился не в то время, слишком рано, его не понимают.
– Вот история с тобой приключилась, не знал бы тебя – не поверил бы.
Юля налила нам кофе. Мы скурили ещё пышечку, и Макс поехал домой, а нас оставил одних в кофейне. Квартиру мы естественно не сняли, как планировали, но здесь не хуже, причём место тусовое, знакомое и очень уютное, как и все тусовые места.
Я достал полотенце из рюкзака и пошёл в душ. Юлю оставил одну допивать кофе. В душевой лампочка мерцала, как стробоскоп, это раздражало. Я сначала избавился от ашлян-фу, там же рядом с душевой кабиной стоял унитаз. А затем разделся, залез в кабину и долго провозился с дверцами, их почему-то заклинило, и они не хотели закрываться или это я был сильно накурен и не мог их сдвинуть с места, потом они как-то сами собой починились и сдвинулись с места. Вышел из душа я голышом, в одних тапках. Юля ушла в душ. Я прикурил сигарету и увидел картину в синих тонах – на обочине, у дороги по которой проезжали навстречу друг другу два пикапа пятидесятых годов с округлыми формами, сидел худой негр в костюме, шляпе и туфлях с круглыми носами. В руках он держал гитару Fender, а сидел на комбоусилителе, на безымянном пальце левой руки был надет слайдер, что сразу включило характерный блюз в моей голове. Рот музыканта был широко открыт. Эээх, блюз везде, моя жизнь носит блюзовый характер – вечно в пути, дороги, обочины, только вместо гитары ручка и тетрадь.
Я стоял голый посередине кофейни, курил сигарету, мокрые волосы падали мне на плечи с них капала вода и стекала тонкими струйками по спине и по груди. Я смотрел на картину, написанную маслом, по мазку видно, что мастихином, а не кистью, это добавляло свой шарм и нотку тоски. Вот она жизнь, голый перед картиной, на которой блюз, лучше обо мне, наверное, не скажешь. Я не знаю, как долго Юля пробыла в душе, но всё это время я не отрывал взгляд от полотна и думал обо всём, что происходило, и как меня моя дорожка привела в это место, в этот момент, что я в кофейне, накуренный, в центре города Каракол на побережье озера Иссык-Куль, стою абсолютно голый и смотрю на картину, которая отражает мою внутреннюю тоску, вызванную, скорее, пандемией и вирусом во мне. Возможно это просто жизнь и ничего меня сюда не привело, я сам пришёл, разделся и стою, смотрю. Но почему я именно в этом месте, ведь я мог быть сейчас в любом другом городе, наверное. Мне нравится именно это место, этот город, озеро, страна. Интересно, а в Европе мне так же было бы? А может, как говорит Макс, намного круче. Да, надо будет как-нибудь посмотреть Европу, покататься там по городам и написать пару книжек.
