Грубо, болезненно, зло. Сминая и наказывая. Я чувствовала, как под хлипкой плотиной самоконтроля из Дэмиана рвется дикая ярость, переходящая в жестокость. Темная сторона, которая есть у каждого демона и которая не знает ни страха, ни жалости, ни границ.
И я дрогнула перед его яростью. Злость, обида все ушло, схлынуло как вода во время отлива, оставив меня испуганным зверьком. Ребенком – беспомощным, беззащитным. Хотелось скулить и плакать от ужаса. Мои шипы, которые я так долго отращивала, моя сила – все казалось смешным рядом с силой демона.
“Не доводи демона до последней черты”, – любила повторять моя мать. – “Мы сильнее них, но только когда сражаемся за то, во что верим”.
Я не верила в то, что сказала Дэмиану. И не готова была сражаться.
– Нет! Пожалуйста! – хотела крикнуть я, но получилось только мычание. Демон оторвался от меня тяжело дыша. Глаза его казались совершенно черными из-за огромных зрачков, только по краю тоненький сиреневый ободок.
– Не надо… – я зажмурилась, чувствуя, как по щекам текут слезы. – Прошу…
Наверное, я казалась ему жалкой. Я даже себе казалась жалкой в эту минуту.
Что-то дрогнуло в его лице. Чудовище уходило, уступая место знакомому мужчине. Наглому, настырному, слишком властному, но не опасному. Неспособному ударить или обидеть.
– Дура, – простонал Дэмиан, утыкаясь лбом в стену над моим плечом. Он казался измученным, словно только что пробежал марафон. – Никогда не делай так больше. Не доводи меня.
Стальной капкан на запястьях разжался. Я бессильно уронила руки, уткнулась ему в плечо и заплакала.
Риана горько плакала, уткнувшись ему в плечо, Дэмиан обнимал ее в ответ, бормотал что-то утешающее, с холодком в душе понимая, что был в полушаге от того, чтобы ударить ее. Ударить со всей дурной силой демона, что почти равноценно тому, чтобы убить.
Или изнасиловать. Связать и выпороть по-настоящему, до кровавых полос на нежной коже. Если бы принцесса продолжила его оскорблять, если бы не остановилась, если бы от нее не плеснуло так остро беспомощным ужасом…
Он мог и не удержаться.
И вряд ли потом Риана простила бы его за это. Он бы и сам себя не простил.
От съежившейся девушки тянуло облегчением и страхом. Не болезненной неподконтрольной паникой, а тоскливым глубинным страхом. Дэмиан хорошо помнил эти нотки, Тася всегда источала их в его присутствии. Как же бесил их горьковато-приторный вкус. И покорность, которую рождал этот страх, была такой же приторной, фальшивой. Дэмиану никогда не хотелось, чтобы женщина подчинялась ему только из страха.
