Я осталась помолиться, пройдя за второй правый ряд скамеек. Я села с краю, поскольку места было достаточно. В церкви было всего два человека.
Сейчас я заметила в самом уголке две кабинки. Они предназначены для исповедания. Только вот я никогда не была внутри. Просто не смогу никогда, даже священнику рассказать о нашей тайне, а лукавить не хочется. Только в молитве я могла обратиться к нему одному, всевидящему.
Я закрыла глаза, чтоб не отвлекаться на посторонних, но вдруг рядом со мной, точнее впереди, кто-то сел. Я интуитивно открыла глаза. Передо мной был священник. Он внимательно смотрел на меня. Я молчала. Игра в гляделки затянулась надолго. Что ему от меня надо?
— Помолись девочка. Бог прощает только истинно раскаявшихся. В воскресенье приходи на службу и приложись к кресту.
Ничего больше не сказав, он просто встал и ушел.
Приложиться к кресту? Я никогда и на это не решалась. Несколько минут я так и просидела, ничего не делая. Я просто смотрела на распятие. Как тихо и спокойно мне было здесь. Даже уходить не хотелось, а надо.
Я стала выходить, но не успела я коснуться дверной ручки, как дверь распахнулась, и на пороге оказался, ни кто иной, как Маркус. Сначала это меня ошарашило, но память услужливо воспроизвела рассказ Моник о нем. Он же сын этого священника! Тогда все ясно!
Я прошла дальше, не сказав ему ни слова. Еще пару сотен метров я чувствовала на своей спине его удивленный взгляд. А всю дорогу перед моими глазами стояли его удивленные и почему-то искренние глаза с длинными ресницами. Незаметно для себя я отметила, что они были красивыми.
С тяжелым сердцем я вернулась домой. На автобус я опоздала, но меня ждали. Другой автобус не придет, а добираться пешком запрещено. Никто со мной опять не говорил. С такими темпами я скоро буду чувствовать себя прокаженной.
С Дорджестом удалось поговорить только после того, как все разошлись.
— Хочешь навестить Лоренцо? — спросил он, не дожидаясь меня.
— Хочу. Как он? Очнулся? — выдала я. Дорджест кивнул и улыбнулся.
Парень и раньше попадал в переделки и дрался много. Даже можно сказать, что больше многих. Он все хотел доказать, что мастерство и опыт значат не меньше природы.
«Каждый сам волен выбирать, как прожить отпущенный ему срок» — говорил он. И я была с ним согласна, только вот вождь был противоположного мнения.
Парень был все в той же палате интенсивной терапии. К нему были подсоединены несколько проводков. Но как раз, когда мы вошли, врач снимал их. Он оставил лишь капельницу и ушел, буркнув под нос, что парню нужен покой. Я присела на краешек его кровати, а Дорджест смылся. Зачем? Ну да ладно!
