— Рану промой да перевяжи, — более твердым голосом приказал незнакомец.
«Перевяжи, чем перевязывать-то?»
— Десный[10] рукав от рубахи моей оторви, — прочитал ее растерянный взгляд чернявый.
— Я за подорожником, а то присохнет, потом не оторвать, — Дуняша выбежала опять, надергала вдоль дороги широких гладких листочков, оторвала от подола своей рубахи по кругу тонкую ленту. Стали видны щиколотки. «Стыдно так-то коротко, да для хорошей перевязки одного рукава нешто хватит, а второй рукав у него уже изодран».
Промытые водой подорожники легли на рану, беленая полоса рубахи обвила смуглый торс.
— Вот, дяденька. Только сапог теперь мокрый, может не надевать пока, пусть сохнет?
— Вода там осталась? Дай еще глотнуть, — незнакомец сел, лоб прорезали морщины. Чернявый прикусил и так искусанную в кровь губу.
— Ты бы полежал, чего вскакиваешь, — попыталась уложить его девочка.
— Не надо, — отмахнулся незнакомец, — одевай сапог. Мне убираться отсюда нужно… в лес меня отведешь.
Дуняша с сомнением посмотрела на раненого:
— Не дойти тебе, дяденька.
— Я да не дойду? — усмехнулся чернявый, показывая крепкие белые зубы с оскалом слегка выпирающих клыков.
— Я только тебе сапожок вот тут прорезала, ты уж, дяденька, не серчай.
— Подарок княжий, — вздохнул незнакомец, — ладно, натягивай.
«Самого князя знает!» — ахнула про себя Дуня.
Мужчина встал, опираясь на плечо девочки, зашатался, ухватился за дверной косяк. Стоя, он казался длинной сухой жердью. Сильные пальцы больно впились в кожу девчушки. Незнакомца кренило вперед.
— Не удержу я тебя, — пискнула Дуняша.
— Я сам себя удержу, пошли. Что у тебя там, лопата? Дай!
Орудуя лопатой как посохом, шатающейся походкой, аки хмельной, незнакомец заковылял к лесу. «Только что головы поднять не мог, а теперь почти бежит. Точно нечисто», — Дуня перекрестилась и побежала за чернявым.
Как только еловые лапы сомкнулись за незнакомцем, он рухнул как подкошенный и потерял сознание.
— Дяденька, дяденька!!! Ты умер! — отчаянно затрясла его Евдокия. «Человек, это. Просто очень сильный. Прости меня, Господи, за темность мою».
— Дяденька, дяденька!
На ее отчаянный призыв раскосые глаза приоткрылись:
— Не тряси меня, и так все кружится.
— Дяденька, ты не умирай.
— Тебя как зовут, спасительница? — незнакомец сел, опираясь на ель.
— Евдокия, дщерь церковного дьяка Якова, — выдала все девочка. «Пусть не думает, что ему сам князь подарки дарит, а я смерда какого простого дочь».
— Дуняшка, — слабо улыбнулся чернявый, — а меня Юрко.
