— Как положено, — в груди как-то неприятно защемило.
— Дым от такого кострища из далека увидят?
— Должны.
— Побегут посмотреть. Найдут ведуна, в руках бусы, в голове топор приметный. Решат что?
— Что? — эхом повторила Дуня.
— Что ты, дуреха, за мужа своего ненаглядного ведуну отомстила, что он его зельем сгубил, да тебя несчастную вдовой оставил.
— Кто ж поверит? Все знают, что я мужа не любила.
— Значит, не любила? — хитро прищурился Юрко.
Евдокия густо покраснела:
— Уважала, — стала она неловко исправлять вылетевшее, — но чтобы убивать за него…
— Да ладно, не оправдывайся. Я бы тоже обрадовался, коли бы старый хомут с шеи упал. Любила, не любила, какая разница? На погребении рыдала, слезы лила?
— Нет… то есть да… да, но ведь так положено.
— Не хотел бы я, чтобы жена по мне плакала как положено. Вот ты слезы лила, стало быть, страдаешь, деда и убила.
«А ведь и верно, зачем Новица на похоронах подсаживалась, да про сватовство у гроба заговорила. Неужели она ведуна топором ударила?» Стало зябко.
— Ничего, теперь им вину на тебя не спихнуть. Бусы и топор у меня. Кроме как полюбовника, да и то, не какого-то там холопа немытого, между прочим, а самого дружинника княжьего, — Юрко приосанился, — больше на тебя никакого греха не повесят. Отец пусть спокойно в могиле лежит.
— А зачем мы так долго бежали?
— Пожар внимание привлекает, а нам того не надобно. Чем дальше, тем лучше. Подремлем, давай, чуток, да дальше в путь.
Дуня подложила под голову руку и провалилась в сон. Ей снился острый подбородок и злая ухмылка Новицы. «Распутница, не уйдешь, все равно сгною!» — шипела невестка в след убегающей Дунечке, отчего-то не шагая, а по-змеиному переползая следом. «Бабушка, бабушка, защити!» — молила Евдокия в бездонное синее небо.
— Эй, соня, вставай! Идти пора, — тормошил ее за плечо Юрко.
Дуня быстро поднялась, оправила слетевший во сне повой.
— А волосы у тебя все такие же, чистый лен, — улыбнулся чернявый. — Ты же теперь немужатая, зачем тебе косу прятать?
— Я вдова, в монастырь иду. Мне косы выставлять ни к чему, — вздернула нос Евдокия.
— Ох, дите ты еще, Дуняха, — рассмеялся Юрий. — Ладно, пошли.
Дуня обиженно закусила губу. Они побрели по топкой, размытой дождями стежке. «До Смоленска далеко, насмешки его выносить еще долго придется. И как его жена такого языкатого терпит?»
— А ты женат? — осторожно спросила она.
— Все-таки в жены ко мне метишь? — ехидно поднял он бровь.
— И в мыслях не было, уж и спросить нельзя, — щеки опять предательски загорелись.
