— А чего ей печалиться? От старика избавилась, теперь погуляет. Вон мужички-охальники уже слюни глотают, утешить будет кому.
— Не по-людски! В семью ее сироту бесприданницу принял, говорят, еще и родне за невесту приплатил, три года кормил-поил, на готовом жила, детишек не нарожала, даром, что хлеб ела, а теперь и поплакать над гробом не хочет.
Евдокии было все равно, о чем там судачили злобные старухи, она думала лишь об одном — когда же это все закончится. Еще пару лет назад Молчан сам накупил у бортников[18] воску на свечи, велев, ежели помрет, жечь у гроба не скупясь. Сын покойного Кривко, скрипя сердцем от жадности (экое добро-то без толку горит), последнюю волю отца все же исполнил. Да и как не выполнить, коли вся Корча про запас свечей слыхала, попробуй не сделай — сплетники глаза выклюют. Вот и пылали толстобокие свечи, заливая горницу трепещущим от сквозняка неровным светом. От их удушливого аромата у юной вдовы кружилась голова. Там за стенами избы светило летнее солнышко, бушевала жизнь. Встать бы, выбежать вон, полететь к речке, в лес, на косогор к бабкиной могиле; сесть у изголовья самого дорогого человека, выплакаться в волю, и чтобы ветер потом высушил слезы, остудил лицо, приласкал… Но нельзя, не положено, не велено, не принято. И Евдокия сидела.
При жизни муж, несмотря на преклонные года, был жилистым и еще очень сильным, большой кулак бил наотмашь так, что Дунечка летела через всю избу. Теперь же Молчан лежал щупленький, скукоженный, с каким-то растерянно-обиженным выражением лица. «Кротким прикидываешься, жалости ожидаешь? Не дождешься. Не жаль мне тебя, нисколечко не жаль, — Евдокия наделила покойника тяжелым ненавидящим взглядом, — и плакаться по тебе не стану, туда тебе и дорога за все, за молодость мою загубленную. Будь ты проклят».
— Что ты там шепчешь? — к Дуне подсела невестка. Жена Кривко Новица была тридцатилетней бабой, худощавой, с тонкими вечно недовольно поджатыми губами и заостренным подбородком. Дуняша знала, что хитрая невестка сжимала в ширинке[19] кусочек луковицы и теперь при всеобщем одобрении лила потоки слез напоказ.
— Слыхала, Некрас уж к тебе посватался, с Кривко по рукам ударили?
— Как? — обомлела Евдокия, ей показалось, что мерзкий старикашка ухмыльнулся в гробу. — Тело мужа еще не остыло, а вы уж сговариваетесь, нешто не совестно?
— Больно ты горюешь-то по мужу.
— Уж как могу, а за этого упыря не пойду, лучше в омут.
— Так иди топись, плакаться по тебе некому. Ты что же, думала в одной избе с нами и дальше жить станешь, мужа моего под бок к себе, а меня со свету сжить? Как бы не так! — губы Новицы превратились совсем в тонкую щель.
