Рин попытался перечислить в уме свои муки, но не сумел. Их поселили в хорошей комнате, ни слова не сказали о бедной одежде и обещали поскорее сшить парочку рабочих костюмов для занятий практикой. Мальчик даже закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, но девчачий щебет и занудный голос брата мешали сосредоточиться.
— Представь, Рин, каково будет тете Элли узнать, что она заплатила за обучение, а нас выгнали с позором? Вернут ли ей деньги? — спросил Дан. — Подумай, как ей было унизительно сначала бежать с нами в Треагард, потом искать тут работу и связи… и просить госпожу Маркуру устроить нас. Другого магического заведения тут поблизости нет, а учиться нам необходимо. Так что давай…
Он сделал паузу. Рин, все еще стоявший у стены с закрытыми глазами, открыл их и увидел, что брат опять пялится на девчонок. Неисправим! Еще целоваться вздумает с этими!
— Давай останемся тут до весны, а там уговорим тетю переехать. Она заработает денег, мы подучимся чему-нибудь. Не все же тут вязание изучают? Из тебя магия сырая так и прет, да и я еще мало умею. А потом уж мы вернемся в Арзакию. И отомстим за отца и маму.
Рин сначала кивнул, но потом увидел, как Дан кинулся поднимать для какой-то растяпы упавшую книжку, и процедил сквозь зубы:
— Я ненавижу четыре вещи! Школу, девчонок, магию и тебя!
— Ринар и Данир Эльсиндор, — с запинками прочитала тетенька, которая собиралась их учить рисованию. — Рисовали раньше?
— Нет, — пробурчал Рин.
А Дан, дуралей, кивнул.
— А как же, — сказал он. — Углем на стенке. И еще на заборе. Неприличное.
Девочки ахнули, а кто-то и захихикал.
— Ну раз рисовали, молодой человек, то подите сюда. Кисть и краску захватите.
Тетенька поманила Дана к своему этюднику. Такие же стояли перед каждой девочкой. И Рину с Даном такие дали. А еще всем выдали по кисточке и баночке с краской.
Издевательство было вот в чем: картон дали белый и краску белую.
— Вы хотите, чтоб я тут тоже неприличное нарисовал? — ершисто спросил Дан.
Как будто не он только что уговаривал потерпеть. И еще про тетю Элли говорил: расстроится, огорчится. А сам же что? Сам же уже начал дерзить и грубить, чтоб выгнали. Каков подлец?
Это слово, хлесткое и жесткое, говаривал отец, когда мама не слышала. Рин перенял. Он любил отца и его словечки.
Про Тройку он так и говорил: «бездновы подлецы».
— Называйте меня госпожой Аквареллой, — попросила тетенька учительница. — И пожалуйста, не уподобляйтесь барышне Амадор. Если бы вы знали, сколько раз ее наказывали разными работами на кухне или вахте, вы бы, наверное, остереглись так дерзить.
