Молодой человек был одет в легкую не крестьянскую одежду, брюки с видимыми стрелками. Жакет трепался на его вполне не атлетических плечах и этим заглушал вид, что он был не по его размеру. Несмотря на это, он все равно предъявлял вид изысканного человека, сливаясь в своем неряшливом образе при поддержке общения. Скомканная белая рубаха, отчасти заправленная в брюки, подчеркивала его желание к общению с идущим впереди него человеком. Но он этого не замечал.
– Вот вы любите семью? – поравнялся с ним Проскурин.
– Что? Семью? – Григорий подхватил его, не останавливая шаг.
Но задумался. Проскурину это и надо было.
– Ведь что есть семья. Она дает нам покой, ну время, чтобы поразмыслить, подумать, кров, очаг, – продолжал заискивать Проскурин.
– Нее, кров она не дает, это мужик создает кров, а там… – отвечал Новых.
– Нет-нет, я не о том, я о коллективизации, – продолжал незнакомец.
– Не понял, – Новых остановился.
– Что-то у вас словечки все умные, зачем мне это?.. – продолжил он путь.
– Но как же… А, ну хорошо. А известность, в конце концов, – пытал его Проскурин.
– Что известность? Да объясните мне, – Григорий, казалось, сейчас потеряет терпение. Но он был не из таких людей. В каком-либо другом случае он просто стал бы избегать разговора, теряя терпение, а другой бы человек мог просто ударить такого приставалу. Но отчего-то именно в этот момент ему захотелось расставить все точки над «и», как обычно.
В самом деле Григорий всегда пытался найти компромисс, даже в таких никчемных разговорах, даже если они ни к чему не вели. Ведь вольнодумиям, приведшим к окончанию никчемного диспута, считал он, обеспечена победа в самых неравных спорах, но более важных, поэтому он вновь остановился, стал разглядывать собеседника, проанализировав уже, что время до перепутья остается не так уж много и что ближайшая упряжка может появиться как раз, когда они с незнакомцем появятся в нужном месте. Даже если это будет не так, считал Григорий, еще время есть. В лучшем случае, он в который раз мог заночевать и в дороге. Но что насчет попутчика, его холщоного одеяния, его действий, неужели он никуда не спешит, было даже интересно.
– Ну, хорошо, Григорий Ефимович, поясню. Давайте доберемся до города. Согласны?
Деревенскому мужику совершенно были не интересны речи незнакомца, все же он согласился из любопытства, да это и скоротит время, все сходилось.
Они дошли до перепутья. За все время ходьбы Проскурин то молчал, то говорил о какой-то ерунде. Во что входило политические взгляды, интриги, личное отношение к Западу, разговоры о какой-то войне, ему было жаль немцев и мировой порядок и, в особенности, русского народа, прозябавшего отчасти в замешательстве. О работниках думы даже озвучена была фамилия политического агрария Столыпина, но Григорий не принимал ни одну из фамилий близко, ему они были попросту не знакомы. Кроме царского фельдшера. С ним они как-то разминулись во мнениях о лечении царского сына.
