Феликс невольно вздрогнул. Он достаточно нахватался слов из Писания, чтобы услышать в имени чужака прозвание лжебога Ваала. И он, оказывается, из клиентелы[18]
самой влиятельной аквилейской семьи…
— И у меня есть к тебе дело особого свойства.
— Я не покупаю и не продаю тканей.
— Еще бы, человеку из такого рода, как твой, это не пристало. Но мое дело совсем иное. Ты нужен Цезерниям.
— При всем моем почтении к этому прекрасному дому… чем?
Он хотел было сказать, чем они могут быть полезны мне, но вовремя сдержался.
— Я думаю, обсуждать это лучше не здесь и не сейчас. Что, если нам за час до заката прогуляться по Юлиевой дороге за пределами городских стен, подальше от морской сырости в этот зимний день? Смотри, дождь кончился, вечер обещает быть сухим. И в театр ты, как я слышал, не собираешься.
— Объясни, чего от меня ждешь.
— Не волнуйся, — хитрый хананей[19]
оскалил белые зубы, — какой же торговец выкладывает сразу весь товар и называет конечную цену? Поговорим сперва… ну, скажем, об одной общности людей, которая может навлечь на себя гнев правителей, особенно после эдикта божественного Траяна[20]…
Намекнуть яснее было нельзя. Отступать — тоже.
— Я буду там за час до заката — твердо сказал Феликс.
Что за день сегодня ему выпал!
А вечер и вправду выдался безветренным и сухим, какие редко случаются в зимнюю пору в Аквилее — подходящая погода и для театральных представлений, и для загородных прогулок. Финикиец его уже поджидал у городских ворот, и они, словно двое давних приятелей, неспешно двинулись по мощеной дороге, помнившей чеканные шаги легионов и грохот варварских повозок (тогда всем казалось, что его в этих краях впредь уже не услышат). За городом живых сразу начинались обители мертвых — семейные гробницы, сперва пышные, как у Цезерниев, потом попроще, а затем они уступали места пустым в эту пору садам, полям и хозяйственным постройкам в отдалении. Напоминание о бренности жизни и о возрождении всего живого новой весной.
Что останется от нас через тысячу или две тысячи лет? — подумал Феликс. Имена. Имена на гробницах. Имена тех, кто похоронен, и божеств, которым приносили свои мольбы хоронившие. И если кто из них додумается поместить на камень еще пару строк от себя, изречение любимого поэта или выражение скорби, — это и будет единственным следом на земле, единственным свидетельством, что мы не просто знали буквы и умели обтесывать камень, но думали, чувствовали, любили и страдали. Некрополи, города мертвых, — вот что расскажет грядущим поколениям о том, как мы жили.
