-А ведь я был знаменитый стеклодув. Мои вазы у самого фараона стоят, да. А заморские купцы те первым делом прашивали моё дутьё. Фатима, жинка моя, нарожала мне трёх дочек и сына, и жили мы припеваючи. Дочки замуж ушли, а сын женился. Он у меня тоже стеклодув, в меня, с гордостью произнёс старик и работает там же у Киши, Хес его зовут, может слышал? Стал я сдавать, за все годы поджёг я лёгкие, вот и не смог больше дуть. Но это ничего, все мы когда-то постареем, а забедовал я, когда моя ласточка умерла. Эх, и любил же я ёё! Утром, бывало, бегу на работу, скорее бы выдуть, что ни будь, а как к обеду время, так я уже и домой, хочу, увидеть Фатиму, услышать ёё голос. Строгая была, всем чёртей давала. Если, что не так, не по её, налетит, как ураган только держись! И мне доставалось, хотя я мужик сурьёзный, да. Но и справедливая была, а любила меня, у-у-у огонь! Не дай бог заметит, что чья то баба на меня глаз косит, потом год меня грызть будет, да. А я то причем, если красавцам уродился. Всегда на моей стороне, кто обидит – держись, самому хозяину мастерской Кишу чёртей за меня давала. Ох, и боялся он ёё, но и уважал, да. В три дня сгорела. Оставила меня одного, а сын тот что, он свою жену слушает. А жена у него стерва, всё не так ей, да не так, да. Терпел, конечно, внуки, заботы, да и учить их дуть хотел. Терпел. Но неделю назад не смог больше. Внуки баловались, ну и перевернули котёл с похлёбкой. Дедуся говорят, мамка придёт бить будет, защити. Сказал я ей, что это я нечаянно уронил, так она меня тряпкой, тряпкой, а сын только голову склонил и молчал! Да. Ушёл я, буду лучше милость просить, а Бог поможет. К дочкам говоришь, а что они , у них своя жизнь, да. Хотя средняя моя искала меня на рынке. Хромой Идай, что со мной на рынке сидит, говорил, вся в слезах была. Она у меня добрая, в маму мою, та такая же была, всех пожалеет, да.
Абрам налил еще, и эта кружка подкосила Анамима, он замолчал, и не прошло и минуты, как он заснул.
Абрам зажёг специально приготовленную свечку, закрыл дверь и, усевшись на осла, растворился в темноте.
Через час соседи были разбужены пожаром, горела лавка старого Абрама. Никто толком не успел ничего сделать, как от лавки осталась груда пепла.
Наутро, среди сажи и обугленных головёшек, люди обнаружили обгоревшее до неузнаваемости тело старого Абрама, который видимо, уснул, не затушив свечу.
Не дожидаясь сына, который, как говорил покойный Абрам, гостит у родственников, соседи похоронили его по еврейскому обряду.
