Ни для кого не секрет, что мы с Кингсли никогда раньше не ладили, но с тех пор, как он узнал, что я мать Гвен, он усыпал мой путь минами, растяжками и нездоровой дозой саботажа.
Он ненавидит меня со страстью, которая напоминает то, как он ненавидит свою мачеху. И я этого не понимаю.
Не то чтобы у нас были какие-то отношения до зачатия Гвен, и мы определенно не расстались с неприязнью между друг другом.
Это была одна единственная ночь. Ни больше, ни меньше, в отличие от того, что пыталась думать моя юная версия.
Правда остается правдой. Кингсли и я олицетворения воды и огня. Сосуществование невозможно. Здоровые отношения это миф.
Нейт сказал мне, что Кингсли ведет себя так, потому что он чрезмерно заботится о Гвен и не хочет, чтобы я забирала ее у него. Но если бы у этого мудака были хоть какие-то логические мозговые клетки, он бы знал, что я никогда бы не попыталась это сделать.
Он был ее единственным родителем в течение двадцати лет, и никто не мог занять его место в ее жизни, и меньше всего мать, которая только что появилась на пути.
— Удачи в попытках, Кингсли. Любопытно посмотреть, как это сработает для тебя.
— Возможно, ты захочешь поточить свои доспехи, ведьма. Тебе они пригодятся, когда будешь искать работу во второсортной юридической фирме.
— Что? — я прикладываю ладонь к уху, притворяясь, что напрягаюсь. — Не могу расслышать чушь собачью.
Я снова улыбаюсь, так мило, что у него дергается глаз. Это реакция отвращения или гнева — я не знаю, и мне все равно, когда я разворачиваюсь и ухожу.
Мои легкие наполняются воздухом после того, как я задыхаюсь от его запаха дольше, чем следует считать здоровым.
Этому мудаку действительно нужно перестать разговаривать со мной и использовать восемьдесят процентов моих энергетических запасов.
И мог ли он выглядеть при этом менее устрашающе? Хотя я думаю, что это связано с его поведением и харизмой больше, чем с чем-либо еще. Я никогда не считала красивых мужчин пугающими.
Очевидно, он проклятое исключение.
Я собираюсь мысленно подготовиться к короткой встрече с Гвен, когда телефон вибрирует в сумочке.
Я извлекаю его с намерением заставить его замолчать, но имя, мигающее на экране, заставляет меня остановиться.
Из исправительного учреждения Аттики.
Мой пульс учащается, когда я отвечаю:
— Леблан слушает.
Между нами тянется долгая пауза, и если бы не помехи, я бы подумала, что связь оборвалась.
До меня доносится низкий голос пожилого мужчины-охранника.
