Отброшенный очередью, фашист упал лицом вниз как-то неестественно и неуклюже, словно старая потрепанная тряпка. Плечо у Глеба сильно кровило, но нужно было идти, времени оставалось мало, он сильно нашумел здесь, и основные силы ушедших немцев могли вернуться вновь. Необходимо было перевязать плечо, и Глеб отрезал с рукава полоску ткани и туго, как смог, не без помощи зубов перевязал рану.
На полу в горящем сарае среди полуобгоревших трупов Рома заметил какое-то движение, он, не раздумывая, бросился туда и стал стягивать погибших людей, было невыносимо жарко, и нестерпимый запах горелого мяса просто проедал нос. Под телом женщины было двое детей, они были живы, не медля ни секунды, Рома схватил детишек и пулей выскочил из объятого пламенем сарая, через мгновение обрушились балки перекрытия и погребли под собой погибших людей. Рома оттянул детей на безопасное расстояние и укрылся с ними в кустах. Долгое время он и дети находились в некой прострации, состоянии шока от пережитого и увиденного, а когда Рома пришел в себя, стал осматривать детей: ранены ли они? Это были мальчик и девочка лет пяти-шести, только он не сразу понял, кто из них кто, волосы сильно обгорели, брови и вовсе отсутствовали, их обожженные лица напоминали запеченные в печке морщинистые яблоки. Большими, наполненными горем и болью глазами смотрели дети на своего спасителя, не в силах произнести ни слова. Рома достал флягу с водой и поднес к губам сначала одного, потом другого ребенка, они жадно впивались во флягу, пытаясь насытиться живительной влагой, потом не выдержал и крепко обнял малышей, прижав к себе, горько заплакал…
Догорали жизни людей, догорали их доля, их песни, их мечты и надежды. Занялась уже вся деревня. Каратели подожгли ее, когда до ниточки, до шерстинки, до зернышка очистили каждую хату.
То черные, то желтые столбы дыма тянулись в небо. Черные, желтые, синие тучи застилали солнце, наводили ужас на птиц, спешивших улететь подальше от страшного места. Искристые, длинные языки огня вздымались ввысь, бушевали, плясали дикий танец над деревней, трещали сухие соломенные крыши хлевов, сараев, гулко хлопали черепичные, шиферные крыши домов, клуба, школы. Тоскливо, тревожно шумели черные, обугленные липы, березы, рябины, яблони и вишни.
Пожар сметал, заглатывал все живое и неживое, все подвижное и недвижимое. День и ночь горела погибшая деревня, дымилась головешками, поблескивала красными угольями в горячей золе. Там, где был сарай, меж головешек в серой золе чернели обгоревшие кости. Зола и пепел. Головешки и кости. Обугленные бревна и обезображенные трупы. Только тело Кастуся, повешенного фашистами, продолжало висеть под старой липой еле-еле покачиваясь, гонимое появившимся небольшим ветерком.