Картонный стаканчик стукнулся о стол.
– Хвала Камулу милосердному! С меня мороженое, как договаривались.
– Большое! – мальчишка шмыгнул на веранду, уселся напротив Шольта, протянул открытую ладонь.
Шольт полез под бронежилет, за пазуху, порылся, выудил бумажник и вручил пацану.
– Хоть два! Пообедай тут, дома ничего нет. И купи что-нибудь на ужин.
– Ты ел? – спросил мальчишка.
– Нет. Мы сейчас на выезд. Тим ждет, пока прокурор санкцию подпишет. Там семиэтажный дом, как я буду пожравши на тросе болтаться?
– Никак.
Ахим понимал, что надо отлепиться от стенки и уйти. И все равно стоял, ошарашенный переменой – злость Шольта исчезла, как и не было никогда. Обычный оборотень: темноволосый, худощавый, немного длинноносый, симпатичный. Никакого сравнения с тем воплощением ярости, которое орало на Славека и ломало дверной крючок. Ахим только сейчас разглядел, что Шольт его ровесник, может быть, даже помоложе на пару лет. Около тридцати. А когда скандалил, искаженное лицо отягощал десяток лишних годков.
Мальчишка… мальчишка был похож на Шольта как две капли воды. Такой же черный ежик волос, внимательные карие глаза. Длинноватый носишко, придающий узкому лицу своеобразное очарование.
«Брат? Сын? Сын у одиночки, который не ест хлеб? Наверное, младший брат».
Рация затрещала, хриплый голос что-то скомандовал. Шольт вскочил на ноги, коснулся плеча мальчишки, проговорил: «До вечера» и убежал. Пацан деловито изучил содержимое бумажника, пересчитал наличность, вынул и повертел банковскую карту. Обернулся, услышав оклик какого-то полицейского:
– Привет, Йонаш!
– Здравствуйте, дядя Болек!
– Как твои дела? Сдал «хвосты»?
– Математику на тройку, – доложил пацан. – Осталось с рисованием разобраться.
– Рисование – фигня. Главное – математика. Мохито приедет, будет доволен. Не зря он с тобой задачки решал.
Йонаш рассмеялся, вместе с полицейским вошел в кафетерий, заказал себе блинчики с повидлом и чай. Он здоровался почти со всеми заходящими посетителями, называл их по именам, докладывал о тройке и соглашался, что Мохито будет им гордиться.
«Скорее всего, Мохито – второй отец», – подумал Ахим, и ушел, чтобы пережить вспышку недовольства. Он дал себе обещание вышвырнуть Шольта, а теперь получалось, что скандал затронет интересы ребенка. Обижать мальчишку, даже косвенно, не хотелось, и это порождало злость – на себя и на обстоятельства. Злость, которую нужно было просто перетерпеть и пережить.
На следующий день они встретились в зале. Шольт явился в «мертвый час», уставился на меню с нескрываемым недоверием. Ёжи высунулся из-за стойки, нахмурился – Ахим давно понял, что это не угроза, а отражение готовности действовать.
