Тифитулин выглядел так, как будто черта увидел. Что в общем-то вполне соответствовало истине. Лицо его побледнело, даже посинело, словно у покойника. Мысли хаотично бились одна об другую в мучительных попытках осмыслить происходящее. Он почему-то четко осознавал, что нынешняя ситуация – это не галлюцинации сумасшедшего, не бредовые сны уставшего разума, а жестокая объективная действительность и что, наоборот, это раньше он жил словно в иллюзии, подспудно ощущая подлог, а теперь все стало на свои места. А значит, пришло время подумать о перспективах. Тяжелая токсичная рефлексия затопила его сознание. Интроспекция собственной жизни, беспорядочная и сумбурная. Нагромождения полузабытых поступков и смазанных последствий, словно бетонные плиты, заполняли голову подполковника. Рваные кадры памяти, на которых виднелись нечеткие изображения лиц людей, улиц родного города, полицейского участка. Все эти воспоминания хоть и неявно, но отдавали грешным душком. Так или иначе. Вне всякого сомнения, вся его жизнь – это показательное представление в аду на день открытых дверей. Беда лишь в том, что до сего момента он не знал, на кого работает и что ему за это светит. Хотя, конечно, если быть честным перед самим собой, то, конечно, знал, ведь нельзя не догадаться. Просто привык закрывать на это глаза, а со временем сжился так, что перестал даже замечать и позиционировать как зло. Как будто сам им стал. Так, вероятно, и есть – иначе Игнашенко не пришел бы за ним вот так.
Черт-Игнашенко тем временем завязал галстук, аккуратно поправил его и вопросительно глянул на Тифитулина:
Ну что, Павел Николаевич, вот и все. Приступим, – и тут глаза Игношенко заполыхали дьявольским огнем, черты лица стали меняться, приобретая чудовищный вид, а рот его с торчащими длинными саблеобразными клыками, которые во много рядов усеяли всю внутреннюю полость, стал расширяться неестественно широко, как у змеи. А в глубине бездонной глотки виднелась такая всепоглощающая темнота, столь беспросветная и мрачная, что сразу становилось понятно – стоит попасть туда однажды, назад дороги не будет. Эта чернота, казалось, хуже всего, что мог вообразить себе подполковник, хуже позорного увольнения, хуже тюрьмы, сумы или гомосексуализма. Там, за горизонтом этой извечной первозданной тьмы, было нечто столь ужасающее, что теперь все на свете сводилось к одному – любым образом избежать ее, чего бы это не стоило.
«Нет, не за что» – подумал про себя начальник полиции.
