– В те годы за такое можно было получить немалый срок!– Анжелика была довольна: дочери собрали полезные сведения о гражданах её маленького царства.
– Наша семья получилась крошечным срезом большого народа?!– восхитилась Анна.
– Десятая! Вот значит, где мы встретились!– воскликнула дрессировщица, не представляя, как по-иному выразить изумление.
– Повторю: Стервозавр! Тебе повезло с женщинами все семнадцать раз!– констатировала впечатлённая пятнадцатая.
– Это правда!– Аврелия обвела взглядом людей, ставших ей родными,– Мой папа познакомился с мамой в парке Островского. Она заканчивала строительный техникум, и на практику её определили во Дворец Культуры «Ростсельмаша». Она штукатурила чердак, особым развлечением тогда считалось покататься по городу на троллейбусе – а вечерами гуляла она в парке. В те годы он был очень густым, и на поляне собирались поэты из той литгруппы. Разводили костёр…
– Да! И в этом же парке, только чуть дальше, в тополиной чаще, я – глупенькая секретарша миллиардера, угощала будущего мужа и его друга писателя эклерами!– похвалилась Екатерина.
– Музыкальная пауза!– попросила Вероника.
поэма
Я уже был иным.
Тем же
и все же иным.
Войдя в любовь,
как в обетованную землю.
Я готов был принять
её ливни и засухи,
её ненастье и
терпкое безмятежье в мае,
я готов тотчас принять
её снежные лавины
и лавовые потоки.
Я хотел лишь растить свой хлеб
и от одиночества им защищаться,
каждый день раздаривая,
словно перед Пасхой,
душистые ломтики, –
отвергая насилье,
ногой придавив, как гадюку,
колючую проволоку.
Я наполнился светом и, как ива,
склонившись над речною струёю,
в течении реки увидел себя и всё,
что течет сквозь меня,
без меня и со мной.
Всё это – смотрение в пропасть,
повторяю: чтение души –
это смотрение в пропасть.
Положи мне на лоб свою руку,
чтобы я не упал,
бездной ошеломленный,
на огромный букет полевых цветов,
растрёпанный ночной бурей,
в котором ещё не было
знакомых мне красок,
да – только в любви
мы выражаем себя,
и только любовью можем себя оправдать.
Прошу тебя –
платье надень
цвета созревающей ржи,
потому что виденье одно вспоминаю,
а может быть, детский сон,
озаривший мне жизнь
светом женщины,
светом хлеба:
кажется, в сумерках –
утра ли, вечера?
В мглистой и долгой тиши,
в праздник июньских дождинок,
когда рожь приближалась
к рождению таинства хлеба,
застолья, – без звука,
как луч, прекрасная женщина шла,
из пшеничных степей поднимаясь.
Колосья, как пальцы,
ласкали ей груди и губы,
победными каплями крови
