«Рыцарь ехал и ехал, тропинка окончилась, раскинулось озеро, полное слез, прожигающих даже железо.»
Глаза слипались, а он все водил пальцем по строчке.
Дверь хлопнула. На пороге показался отец. Он не надел черное, подумалось ему. Ведь раньше всегда надевал. Даже на похороны двоюродной тетки Изабеллы, которую никто и не знал, и не помнил.
– Почему ты здесь, Эберт?
Он молчал, потупив глаза.
– Ты знаешь, что произошло?
– Матушка умерла, – глаза он не поднимал. В носу защипало.
– Да, Эберт, она умерла. От лихорадки. В грязной гостинице, полной клопов. Вместе с твоим же дядюшкой, моим драгоценным братцем. Потому что была глупа. Их тела либо бросят в канаве, либо же в общей могиле. А по-другому и быть не могло.
Он открыл было рот, но отец перебил его.
– Никаких слов, Эберт, никаких лишних слов. Нелепых цветистых фраз и прочей бессмысленной мишуры – а то кончишь, как и она. А ты мой сын. И это, – он схватил книжку, брезгливо повертел в руках и швырнул ее в угол. – Это все мусор. Чтобы я не видел у тебя в руках подобного больше! Что это? Ты хоть знаешь, что это?
– Это сказки, папа… – пробормотал мальчик. Старые страницы с рисунками жалко вырвались и смялись.
– Это не сказки. Это бред. Нелепые байки и бабские песни. Этому место на свалке.
Он заложил руки за спину и прошелся по комнате.
– Пора заняться твоим воспитанием. Ланс был не многим старше тебя, когда я отдал его в обучение. Мне не нужно, чтобы из тебя вышел плакса и неженка. Я отдам тебя мастеру Гумберту. У него полно таких же бездельников, как и ты, он сделает из тебя человека. Вернешься домой, когда из тебя выйдет толк.
Он остановился. Подошел к сыну. Взял его за подбородок. На него смотрели ничего не понимающие глаза ребенка.
– Ты ведь будешь хорошим мальчиком, Эберт? Ты ведь не захочешь расстроить отца?
Матери не было.
Ланса не было.
Не было даже пресловутой покойной тетки Изабеллы.
Было голодно, холодно, а рядом был только этот непонятный, огромный человек, которому раньше вечно было не до него.
– Я буду хорошим мальчиком, – прошептал он. Хотел легко потереться щекой о грубую отцовскую ладонь, но тот уже вышел и хлопнул дверью.
На холодную детскую опускались серые сумерки.
В народе кто-то звал его Эбертом Смелым и отчего-то величали рыцарем. Хотя и горожанам, и знати было известно, что за рыцарство его отцу пришлось выложить немалую сумму, равно как и за то, чтобы семье его дали баронство. Да и смелости, признаться, в нем было немного – он ни разу не мог сказать отцу "нет". Впрочем, не очень-то и хотелось. Жизнь могла быть очень спокойной и даже приятной, если ни в чем ему не отказывать. Два года назад на границу в гарнизон его не пустили, сказали, что и без того дома дел прорва. Он только-только стал рыцарем и, как бы ни было тошно от купленного звания, где-то в молодом сердце колыхалось желание что-то оправдать, доказать. Кому и зачем – неизвестно. В тот же вечер ему все объяснили. Приказали на два дня запереть в собственных комнатах, как мальчишку. Смешно. Сейчас ему казалось, что в этом и был единственный смысл. Он был наивным глупцом, отец и сейчас его считает таким. Как и всегда.
