На улице же меня ждала «качуля», как называла её бабушка. Под навесом, который шел от дома к сараю и свинарнику, располагался верстак и небольшая мастерская деда Семёна. На полках располагались всевозможные инструменты для обработки дерева, жбаны и ведра, прохудившиеся кастрюли, серпы и рукоятки для садового инвентаря и много чего ещё. Всё это занимало своё место, отчего кажущийся хаос из разнообразный вещей для хозяев дома таковым не являлся. Заднюю сторону навеса от огорода отделяла стена из плетеного ивняка. В углу была калитка, через которую можно было выйти в огород запасным путем и попасть в густую траву между двумя разросшимися смородиновыми кустами. Перед калиткой, под навесом, где было достаточно свободного места, мне каждое лето дед Семён и вешал качулю: протягивал канат и закреплял его за верхнее бревно навеса, а вниз ложил дощечку-седушку. Качели получались не устойчивыми: нужно было стараться держать равновесие, цепляясь за канат, чтобы не перекувырнуться назад. Но это было не важно, ведь я могла качаться и петь песни хоть целый день.
Петь на качуле было обязательно. Этого требовала душа, когда летишь вперед, и в глубине взбрыкивает адреналин, а потом летишь назад, на секунду чувствуя пустоту и невесомость где-то в животе. Я в течение года аккуратно записывала в тетрадку и заучивала слова песен, которые летом буду петь на качуле. Но неизменной оставалась «Катюша», самая звонкая и самая любимая песня. Песни о войне как-то по-особенному звучали с качели, будто в полете их слова обретали более значимый, глубокий для меня смысл. Когда я пела и качалась, сама себе я представлялась птицей, и что-то очень знакомое и радостное было в этом состоянии.
Но у качули был один нехороший секрет. С ней нельзя было оставаться наедине. Когда мы качались с соседскими девочками, когда рядом хлопотала по хозяйству бабушка или что-то мастерил дед Семён, качуля в полной мере выполняла свою задачу, радостно поскрипывая канатами о бревно. Но если рядом никого не оказывалось, находиться под навесом на ней одной становилось невыносимо страшно.
Однажды в послеобеденное время бабушка прилегла отдохнуть и сразу захрапела. Дед Семён куда-то уехал с самого утра и ещё не возвращался. Посидев некоторое время рядом, полистав старый (годов 50-х) журнал с непонятными выкройками устаревших фасонов платьев, я вышла на ограду и уселась в тень навеса на качулю. Был разгар жаркого июльского дня: Пират дремал в будке, в свинарнике тоже видимо спали, еле слышно жужжали насекомые. Всё вокруг заполнил жгучий солнечный свет и тишина. Я сидела, слегка покачиваясь и тихонько мурлыкая песенку. Из-под навеса граница на земле, между залитой солнцем лужайкой и тенью от сарая, казалась прочерченной. Пахло сыростью земляного пола мастерской и многотравием с лужайки.
