– Ласточка моя – донесся с кровати вздох. – Слава, скажите ей, чтобы не плакала, не могу я это слышать.
– Хорошо, вы только не волнуйтесь. Можно мне посмотреть рукопись?
Пробежав глазами несколько строк, Славик закусил губу и прошел к окну, словно ему не хватало света. Стоя лицом к окну было легче скрывать свои эмоции.
То, что он читал, было чудовищно. Поразительно бездарно и пошло. Славик подумал, что главный редактор, конечно, хам и невежа, раз наговорил невесть что пожилому человеку, но уж в отсутствии профессионализма его не обвинишь. Все, что устных рассказах сияло, искрилось, переливалось всеми красками, на бумаге стало мертвым, тусклым и банальным. Куда-то испарились яркие сочные образы, сравнения, артистичность, особый язык, придававший рассказу вкус, цвет, запах, трепет самой жизни.
Умерли изящество и душевность речи. Умер – во второй раз! – сам герой эссе – звонкий, веселый поэт, чьи стихи были наполнены светом и воздухом. Он умер, раздавленный бесконечными «ибо; следует подчеркнуть; необходимо отметить; из вышеизложенного следует; беспощадная смерть вырвала из наших рядов одного из представителей поэтического стана» и прочими монстрами канцелярского стиля.
Славик читал и поражался. Неужели возможно, чтобы человек с таким светлым даром устного рассказа оказался настолько беспомощным на бумаге?.. Увы, видимо, да.
На душе у него стало скверно; он не решался повернуться.
Но маленькая пожилая женщина, любящая ласточка, не выдержала:
– Ну, как? – прервала она молчание. – Не правда ли, чудо как хорошо?! Скажите же, Славик, мы только вам и верим!
Что он мог сказать им, двум парам напряженных глаз, с надеждой глядящих на него?..
– По-моему, написано превосходно, – пробормотал он. – Очень художественно, ярко.
Тамара Ефимовна просияла:
– А я что говорю! Простите меня, Славочка, но ваш редактор просто хам и дурак. Он ничего не понимает. Боже, какое счастье, что вы пришли. Что значит, настоящий специалист! Марик, ты слышал? У тебя превосходная статья! Это Славик сказал. Нет, и не просите, я вас никуда без обеда не отпущу!
И мгновенно был накрыт стол, и сухонькие ручки ее летали над скатертью, выкладывая тарелки с немудреной закуской. И хозяева говорили без умолку, подкладывали ему самые вкусные куски и поднимали рюмки с наливкой за «славу отечественной журналистики», а ему было неловко, стыдно, и гадко на душе.
– Так мы можем на вас надеяться? – Тамара Ефимовна говорила непривычно властно и быстро, словно боялась, что ее прервут. – Я все понимаю, Славик, вы подчинены вашему главреду, этому хаму, но вы – немаленький человек в редакции, он обязан прислушаться к вашему мнению. Боже, и как таких людей только держат на работе? Скажите ему все, что вы думаете о рукописи Марика, и пусть он печатает ее без разговоров! Я правильно говорю, Марик, ну скажи хоть слово!
