Я ведь не обижался на Тамарку Вязникову, мою первую любовь в восьмом классе, когда она, пошутив, назвала меня «Жаботинским в сушеном виде».
Ну и что?
Я же не обижался на Гальку Кропачеву, мою вторую любовь, когда она шутливо из-за моей повышенной гордости и юношеской самонадеянности называла меня «пингвином беззадым».
Ну и что?
Гордый худенький беззадый. Все пингвины такие.
Ну и что? Что за беда?
Просто уверенный в себе парнишка!
А тут такая мелочь. «Без гордости». Ну и что, без гордости? Зато девчонка хорошая.
И чего это вдруг так ее расстроила эта мелочь? Я уж и забыл, когда я эту запись сделал, что я этой записью имел в виду? Я-то забыл. А ее что-то так это расстроило!
А потом, после моих объяснений ли, извинений ли, то ли клятв всяческих она стояла на лестничной площадке и плакала, горько плакала, и слезы текли ручьем из ее больших и любимых глаз.
Неизвестно, о чем она плакала.
А я беспомощно стоял рядом и лихорадочно соображал, что же в этом случае с девчонкой делать-то надо.
Не знаю. Не видал такого горя. Стою и смотрю на нее, поглаживая вздрагивающие плечики.
Стоял, стоял, гладил, гладил и вдруг подумал: «А что, если теперь она разлюбит меня? Раз и навсегда. И уйдет от меня? И не сможет после таких обид меня любить вообще?
Стоял и стоял, думал и думал, и вдруг слезы тоже полились из моих глаз.
Я тоже заревел.
Ночь. 2 часа. Темнота. Мы стоим в подъезде, в темном подъезде, на лестничной площадке третьего этажа и оба ревем.
Ревем голосом!
О чем?
Каждый о своем.
Вот она, зараза какая, любовь!
