Записки старого петербуржца | страница 73



Но прошел год, два, три, и люди не то чтобы позабыли это торжество и славу, но им стало как-то казаться, что и космос – в порядке вещей и слово "космонавт" как будто всегда было… "Что летчик-высотник, что космонавт, разница-то относительная…" Привыкли!..

Ах, как не люблю я эту человеческую способность превращать живое дерево в обыкновенный столб, считать – как мне когда-то, еще в семнадцатом году, признался один псковский кулачок, – что, "конечное дело, жареный-то заяц поантиреснее живого". Считать, что все, что есть, вроде как само собой сделалось, и сделалось только на мою простую потребу.

А казалось бы, надо, даже беря в руку простейшую трубку телефона, ощущать благоговение: "Господи боже мой! Ведь сколько потребовалось миллионов людей, которые родились, жили и умерли, чтобы это чудо оказалось возможным!"

Но этого нет! Люди ко всему привыкают. Да вероятно, так оно и должно быть: даже я сам, при такой повышенной требовательности, не сержусь, если кто-нибудь без особого восторга трясется в наши дни на телеге; а ведь телегу тоже изобрел некогда какой-нибудь удивительный гений…

Почему я сейчас заговорил об этом? Потому что, вот уже много дней и недель с удовольствием ныряя в глубины собственной памяти, я вдруг начал ясно ощущать чудовищно большую разницу между тем, что было, и тем, что есть теперь. Не только социальную, не только политическую – это само собой, а, так сказать, в самой технологии жизни – житейскую. Вот тот же телефон…


Телефон и электричество

Первый телефон я увидел, уже будучи довольно многое изведавшим человеченком XX века. Я шел из приготовительного класса школы и на второй площадке лестницы нашего дома (то есть как – нашего? Дом принадлежал Ивану Поликарповичу Квашнину, владимирцу или ярославцу, разбогатевшему на москательных и малярных подрядах), у самого окна, усмотрел человека, мастерового, который шлямбуром долбил стену, извлекая из нее, голубовато-белой, розовый кирпичный песок. У ног мастера, на полу, стояли сумки и ящички с нехитрым оборудованием, а на подоконнике лежало причудливое сооружение – коричневый деревянный щиток со странной формы коробкой на нем. Над коробкой поднимался марсианского вида никелированный рычаг, оканчивавшийся воронкообразной трубкой. Из бока ящика торчала металлическая вилка. Рядом, из другой круглой дырочки, выходил трехцветным матерчатый шнур; у него на конце была закреплена черная, как прессованный уголь дуговых фонарей, эбонитовая толстая и короткая трубка.