Старший сын был у них большим ребёнком, не оформившимся в мужчину. Вымахал в огромного, толстого, бесформенного детину с детским недоразвитым мозгом. Он остался по сути дитём и не знал ничего другого в жизни кроме как-торговать в своём контейнере, выполняя команды отца. Вечно грязный, в промасленных штанах и замусоленной рубашке, плохо пахнующий и с заплетённой на голове маленькой косичкой он запомнился знавшим его людям эдаким обалдуем, безобидным, глуповатым и неряшливым идиотом.
Младший был немного хитрее, носил очки, которые постоянно сползали у него на нос и любил выпить ночью на работе несметное количество пива и водки от которых почему-то не пьянел. Вид он имел конечно научного сотрудника, но нутром был полным разгильдяем, хотя и не был таким уж полным дураком как его старший брат.
Отец семьи Борисеевых казалось не видел ничего вокруг кроме торговли. Он был одержим ей, как какой-то идеей фикс. Вся жизнь его была в ней.
Так и жили они не тужили, пока не грянул гром среди ясного неба.
Исполнилось старшему всего то двадцать пять и жизни то, а он и не видел никакой кроме своего контейнера и умер он в нём ночью за прилавком. Утром его и обнаружили уже холодным родители.
Младший вскоре спился, хотя мог бы и в институт поступить в своё время. Спился до того, что спать стал под забором. Мать у них умерла после долгого лечения от неизлечимой болезни. И остался один несчастный отец, который продолжал торговать сам не зная зачем, для чего и для кого.
Вот и вся жизнь …,
Вот такую историю рассказал Ибис и добавил в конце,
–А самое интересное в этой во всей истории другое. Когда умер старший сын Борисеевых прошло пару месяцев и встречаю я отца их. Мужик хитрый с одной стороны и гадкий. Жирный был как хряк, лицо круглое и наглое. Когда деньги на них сыпались он никого вокруг не видел. Злой был, важный весь из себя, а жена и того хлеще – надменная баба, как гусыня какая-то. Гордыня заела их. На зону не разу грев не послали. Но зато ментам отстёгивали как положено. Не люди, а крысы. Но это ладно… Встречаю я главу семейства, а он мне такой и говорит, умер старшой мой от старости. Во напасть то. Старость – не радость. Подкралась незаметно.
И ехидно так сказал, как не о родном человеке, а как о псине какой-то. Не по себе мне стало, не по себе. Ей богу … Пацану только двадцать пять ведь было и если он старый, то ты, то кто-тогда – вообще древний, как мамонт. Сказал он это как о отработанном материале и жутко мне стало, хоть и поведал я на зоне не мало, но такой гнилости не видывал. У нас ведь даже о мёртвом котёнке мы плакали, там за колючей проволокой. И ведь и убийцы были и разбойники, но людское ещё пока не сдохло в нас. А этот не человек, амёба, свинорыл в образе человека. Так что вот такая история.
