Марина едва успела зажать себе рот рукой, чтобы из него не вырвалось слово, которое окончательно подорвало бы ее репутацию в глазах официанта. И, не исключено, смертельно оскорбило бы его. Марина помнила, как сама она обижалась в молодости, когда кто-нибудь называл ее распутной девкой. В основном это были те, кому не нравились ее одежда, привычки, образ жизни. А она танцевала фламенко и хотела походить на тех испанских танцовщиц, которых считала своими кумирами и принимала за образец. И виновата была только в том, что те, а, следовательно, и она, были другими, чем те, кто осуждал ее…
Марина оглядела зал, теперь уже другими глазами. И увидела, что вальс в туманной дымке танцуют две женщины, тесно прильнувшие друг к другу. За одним из столиков сидели двое мужчин. Один из них что-то оживленно рассказывал, а другой ласково, будто успокаивая, гладил его по руке. Еще через несколько столиков расположились три человека, ни по одеянию, ни по лицам которых нельзя было с уверенностью определить, мужчины они или женщины.
Так вот где она оказалась!
До этого Марина слышала, что в их городе появилось заведение, в котором собираются геи, лесбиянки, бисексуалы, трансгендеры и прочие представители так называемого ЛГБТ-сообщества. Но эта сторона жизни ее не интересовала, и она пропустила новость мимо ушей, а потом просто забыла.
Скрыть стресс от внезапного прозрения Марине помогла ее природная артистичность.
– Какой же вы странный? – изобразила она удивление. – Человек как человек. Руки, ноги, голова. Такой же, как я, только волос на груди и ногах больше. Как говорит моя любимая поэтесса Сапфо, скажи мне, «кто он, твой обидчик?»
Услышав имя Сапфо, официант успокоился. Видимо, он знал, кто такая Сапфо.
– Так вы любите ее поэзию? – благожелательно спросил он. – А мне по душе Артюр Рембо. «На землю солнце льет любовь с блаженным пылом…». Или строки, посвященные им Верлену…
Глаза мужчины затуманились. Боясь, что сейчас официант начнет декламировать, и это затянется надолго, Марина поспешила прервать нить его поэтических воспоминаний прозаическим вопросом:
– А как же мои котлеты?
Официант бросил на нее укоризненный взгляд, но, ничего не сказав, удалился, покачивая бедрами в кожаных шортах. У него было восторженно-задумчивое лицо. По всей видимости, он продолжал читать стихи своего любимого поэта, но уже про себя.
Марина с облегчением вздохнула. Если бы ее не мучил голод, она предпочла бы потихоньку скрыться, пока официант ходит за котлетами, чтобы снова ненароком не попасть впросак по своей наивности.
