Игорь прислушался: лёгкие, быстрые шаги девушек доносились сверху, становясь громче и отчётливей.
– Ну, а это нам, – Дэвид указал рукой на скафандры, висящие в герметичных альковах на противоположной стене. Контуры их загорались то зелёным, то красным светом, заманивая к себе.
– Что ты задумал? – Игорь рассматривал скафандры и прекрасно понимал, чего хочет Дэвид.
– Я хочу уйти красиво. Улететь. Нырнуть во тьму свободным, а не закованным здесь, в металлическом гробу, – глаза Дэвида загорелись так, как никогда в жизни. По крайней мере, Игорю хотелось в это верить. – Разве ты не хочешь увидеть это один на один, чтобы железо и стекло не ограждали тебя от бездны? Клянусь, если это смерть, то так красиво не умирал ещё никто.
Бездна влечёт в вечный полёт…
Строка из старой песни, что была написана ещё на Земле.
Сейчас мы чувствуем на себе взгляд бездны, но нам необязательно самим смотреть в неё. Мы можем отойти от бездны и просто быть счастливыми.
Так сказала Элиз. Элиз, которая должна жить дальше. Быть может, хотя бы ей удастся сохранить в вечности частичку его души, сохранить в памяти его лицо. Для чего ещё человеку дана любовь?
Выбор сделан.
– Они должны спастись, должны улететь прочь и не видеть, как нас поглотит сингулярность. Ты всё правильно сделал, Дэв.
– Надеюсь.
Хороший ты человек, Дэвид. Знаешь об этом? Может, нам ещё доведётся поговорить друг с другом. Мы бы говорили всю ночь напролёт, говорили обо всём. Когда-нибудь. Обязательно.
Они ведь так давно знают друг друга, с детских лет, хоть потом пути их чуть разошлись – разные факультеты, разные круги общения, разный музыкальный вкус, – но, в конечном итоге, они вновь вместе – собираются прыгнуть в Чёрную Дыру. Кто бы мог подумать.
Внезапно перед ним оказалась Элиз. Он и не сразу заметил, что она рядом. Она плакала; слёзы, тяжёлые, вязкие, нехотя скатывались по щекам. Игорь шагнул к ней, поднял ладони, вытер слёзы. Наверное, надо было что-то сказать, но, казалось, все слова испарились, улетели в закат, как перелётные птицы – до следующей весны. Нужны ли слова, когда твои глаза тонут в глазах родного человека, видящих тебя насквозь и до сих пор до дрожи загадочных? Нужно ли, чтобы мысли – идеальные, чёткие, чистые – облекались в звуковую, внешнюю форму – неуклюжую и тяжёлую? Есть ли в этом смысл?
Эмили громко спорила о чём-то с Дэвидом – видимо, в душе каждого в этот момент возопили высочайшие чувства, и лингвист выясняла, почему самый нужный из них – пилот – жертвует собой.
