Я накинула пуховик охранника, который уютно сопел под какой-то фильм, осторожно, чтобы не потревожить, взяла ключи и пошла наружу. Я скучала по этому – не по скверной погоде, а по своим привычным метаниям. В секунду, когда я оказалась на улице, я пожалела, что нахожусь здесь, а не в тепле, что не занимаюсь нужными делами, что стою здесь одна. Меня тянуло в разные стороны. Вряд ли многие нашли бы это чувство приятным, но я его любила. Дождь тарабанил, лупил, грохотал, но я все равно слышала бормотание из гостиной. Кто там, интересно? Я прижалась лицом к окну, кажется, там бродила Повелительница топоров. Совершенно безумная, совершенно – и очень приятная, когда безумие изредка отступало. Мне всегда было ее жалко. Я подумала открыть дверь, зайти к ней, расспросить, как дела, но не решилась побеспокоить. Она активно беседовала с кем-то невидимым. Я могла бы расслышать, но это было бы невежливо.
Вдруг стало очень холодно, пуховик не справлялся ни с ветром, ни с дождем, нужно будет сказать охраннику, чтобы потребовал заменить его на что-нибудь разумное. Однажды, может, и вправду придется ходить по такой погоде – и что же тогда? Он же окоченеет еще до того, как выйдет с территории. Можно было бы заняться этим вопросом самой, но я не верила, что запомню, и все еще была не готова включить телефон, чтобы записать. Я зашла внутрь – конечно же, мгновенно пожалела об этом, захотела вернуться, захотела торчать на этой противной погоде дальше, всю ночь…
– Сигаретки не будет? – спросил охранник, когда я возвращала ключи и раскладывала пуховик на батарее.
Я виновато пожала плечами. Что теперь? Куда теперь?
Чтобы не метаться между необходимостью включить телефон и огромным, до физического дискомфорта нежеланием это делать, я быстро поднялась по лестнице, без стука – что было запрещено, но черт с ним, не сегодня – я влетела в кабинет, под удивленным взглядом подбежала к столу главврача, схватила ее за руку и сказала:
– Пойдем гулять под дождем?
Очень романтично. Я всегда любила один-единственный абзац у Хаксли, где персонаж смотрел на ярмарку в собственном саду и говорил, что был бы в восторге от нее, если бы она произошла сотню лет назад или хотя бы вчера – чтобы она была описана, а не происходила с ним сейчас. Его радовали бы и палатки, и смех, и песни, и запах – если бы ему не приходилось их испытывать самому вот в этот момент. Это было мне близко. Я любила все, что уже произошло, потому что это можно было изменять, трактовать, толковать – какая ерунда про стремись и меняй свое будущее.
