Завтракать он не стал. Налил кофе в оливковый термостакан. Забросил в него горсть таблеток. Поболтал и убрал в рюкзак. Закинул следом упаковку дрип-пакетов. В последнее время открыл для себя светлую обжарку, хотя всегда предпочитал тёмную. Пил как не в себя, а после каждой кружки шёл чистить зубы пастой «Кофе и табак». Отчего-то страстно желал сохранить зубы белыми, словно в гробу ему предстояло не лежать с зашитым ртом, а улыбаться. Добро пожаловать, господа, на мои похороны, спасибо, что пришли, устраивайтесь поудобнее, места в первом ряду забронированы, но если в течение пятнадцати минут никто не придёт, то бронь будет снята, и вы сможете пересесть поближе, да, съёмка разрешена, только не забудьте выключить вспышку, автограф-сессия будет после церемонии. Смешил себя кощунственными мыслями. От такого отношения к смерти и церемониальности становилось легче. Фарс спасал от страха.
Заказывать такси к дому не стал. Хотел пройти, сколько будет сил, а затем вызвать беспилотник. На первых порах Прождеву было не по себе видеть, что за рулём никого нет, потом он к этому привык и уже не представлял, как стал бы смотреть в чей-то плохо подстриженный затылок. Человек привыкает ко всему.
На улице было зябко и пустынно. Набухшие на деревьях почки ещё не превратились в листья. Только то тут, то там через асфальт пробивались маленькие красные цветы. Ранние, появившиеся в городе лишь несколько лет назад, похожие на свежие капли крови… И название этих цветов, беллочто-то, беллу…, белл…, которое Прождев всё никак не мог запомнить, было связано вовсе не с красотой, а с войной. Сорвал один, повертел в пальцах. Надо придумать, как забрать Агнес. Украсть её. Он увезёт её, и они будут жить вместе: больная, невыносимая девочка, и смертельно больной учёный. Замечательная семья, лучше и не придумаешь. А когда его не станет, за ней будет приглядывать его мать. Четверть века как уехавшая в глухую деревню и оставившая всю свою мирскую жизнь знахарка. Он считал её безумной, необразованной, глупой. Прождев был жесток и несправедлив к ней. Но надеялся, что она не будет такой к нему. Если она, конечно, ещё жива. Он давно не получал от неё никаких известий.
В мыслях о том, как он всё организует, Прождев дошёл до здания корпорации. Высотный колизей с треугольными окнами, в котором он трудился последние несколько лет. Величественный и жуткий. Ледницкий вновь был на своём рабочем месте. Что-то не то. Надо быть осторожным. В обед пригласил его в кафетерий на верхнем этаже. Вели непринуждённую беседу, шутили, Прождев немного расслабился. Показалось. В последнее время он стал очень мнительным. Когда сам замышляешь неладное, то и ищешь подвоха от других. Работа продолжалась, как обычно. В 15:20 директор вызвал его к себе. Ледницкий выглядел пристыжаемым, виноватым. Значит, не показалось. «Ты ничего не хочешь мне сказать, Андрей?» Прождев не узнавал свой голос, тот дрожал. «Иван, прости, но мне кажется, так будет лучше. Я уже не знал, как говорить с тобой, ты ничего не слушаешь». Окончания фразы Прождев действительно не слышал, сердце-звонарь стучало так громко, будто колокол. В глазах начало темнеть. Отвернулся, припал плечом к стене. Глубокий вдох, выдох, глубокий вдох… Ледницкий продолжал говорить, но Прождев остановил его. Неважно. Будет лучше, если Ледницкий замолчит. Он сам со всем разберётся, он всё уладит, как делал уже не раз. Главное – взять себя в руки. Глубокий вдох. Прежде, чем подняться к директору в кабинет, Прождев зашёл к Агнес и оставил на тумбочке возле её кровати стеклянный бокал с плавающим в нём маленьким красным цветком. Девочка смотрела на подарок пустыми бездумными глазами и, кажется, вовсе не узнавала профессора.
