–Алёша, я больше не пойду в церковь. С Олечкой не пойду, а без неё – мне там делать нечего, – терпеливо переносящая его поглаживания по плечам и спине, Жанна отвернувшись от вечереющего окна, ткнулась лицом в грудь Алексея Петровича, – я больше не могу, я больше не могу, – задрожала, сухо, без слёз, – у меня уже сил нет никаких, слышать это всё, за спиной, какая я блядь, почему, я, за старого мужика, замуж вышла, и как Бог меня за это наказал.
–Ну не все же так говорят.
–Все – не все, мне тех кто говорит – более чем достаточно. Ты ходи, вместе с Олечкой, она так любит там быть, тихая такая там становится, прям светится вся, особенно после причастия. Я даже помогать тебе до ворот её довозить буду, но внутрь – я больше не пойду. Нет у меня больше сил, Алёшенька, нету.
"Сломалась, моя родная, сломалась, а ведь говорил ей, предупреждал. Ох, если б, тогда семнадцать лет назад, у тебя, Алексей Батькович, хватило мужества ‐ отказаться садиться в её машину, ну посидел бы ночь в обезьяннике, ничего страшного бы с тобой не случилось. Один "неверный" шаг и – вот они, последствия какие. Ну, что ты, Алексей, дурак совсем, что ли? Подумай – ты один, её нет, Олечки нет, зачем тебе такая жизнь? Ну мне то, ладно, и тяжко, и так сладко. Зайдёшь после работы домой, дверь откроешь, потихоньку, из кухни, запах божественный, девчонки о чём-то воркуют, Олечка первая, услышав, как замок щёлкнул, каждый раз!, с визгом:
–Папа пришёл!
И Она, торопливо, из-за угла выглянув, с улыбкой, всегда, даже сейчас:
–Что так долго? Остыло уже всё, давай, руки мой, и иди.
Готовить вообще не умела, яичница подгорелая, всегда, и картошка, недожаренная, всегда. Решительно отвергнув его предложение:
–Давай, я варить буду. Ты и так, на службе своей, с утра до ночи.
Подбоченившись, как её бабка-хохлушка:
–Це ше що таке? Яка ж я дружина і мати, якщо борщу зварити не вмію?
И научилась, и борщ, и котлеты-винегреты, и… Пашка, года через два, Жанна ещё не беременная была, в гости напросившись:
–А я иду от дяди Коли(сосед выше этажом), слышу запахи! Лёха, ты чего там наготовил? Угости, а? С утра маковой росинки.
Поёрзав, на своём(когда то ранее), стуле:
–Вы?! Жанна Валерьевна?! Да ладно, – посмотрев на Алексея Петровича, – ничего себе! Пальчики оближешь! – плотоядно чавкая вслед иронично хмыкнувшей и выходящей из кухни Жанне.
И продолжаться, так как это длилось почти три года, уже не могло. Потому и, когда придя с работы, он застал её деловито разбирающую, раскладывающую в родительской спальне свои вещи:
