Ох, люди эти. Опять потеряли свою шнягу для разговоров. Ходили, разговаривали, зачем-то тыкали в мухомор, а потом увидели белый гриб, и бросили эту штуку.
Ходили потом, искали, пинали, шумели. Шняга гудела, вопила, но люди её не замечали. Глухие что ли? Мы с грибами да березами уши затыкали как могли, а эти двуногие не слышали. Чудные они – недикие.
А потом взяли и ушли.
Я тыкал в экран, тыкал.
Упс, получилась картинка. Теперь у меня есть шняга, а на ней я.
Надо разбираться дальше.
Ветер гонит облака к середине осени, ели только стряхнули с себя прошедшие дожди, а березы меняют зелень на золото, будто впитывают последний солнечный свет.
На гладком людском экранчике меняются цифры.
Время… я раньше и не знал, что ему ведется счет. Теперь с каждым новым рассветом я узнаю, что вчерашний день умер. Минуты и часы уходят, и от этого и грустно, и весело.
Беги, время, беги!
Я шагаю по заболоченному берегу, минуя яркие бусины клюквы. Дальше, на озере, укрытом в глуши, слышны голоса. Пронзительный шепот, грустные разговоры, волнительные споры – когда лететь домой? Можно ли еще остаться на несколько дней? Будут ли благосклонны ветра к перелетным птицам?
Шумит-поет, спорит и решает осеннюю судьбу журавлиное вече.
Даст небо еще немного тепла – останутся птицы ненадолго, чуть позже тоскливо зашумят стаи в небе. Но чую корой и мхом – быстрая зима будет и суровая.
Мне не подойти ближе, я не хожу по воде. И никому не приблизиться к тайному озеру. А вечером, когда быстрые тени сплетут сумерки, прилетят туда гуси и утки, да другие перелетные птицы. Придет Мать Гусей и благословит пернатых. Всего лишь слово, всего лишь знать, что она проводила их – птицам не надо многого. Надежда улететь, вера в возвращение ведет их крылья.
