– Это дым, – сказала мама, принюхиваясь, – мы горим. Собирайтесь быстро.
«Комнату заволокло, воняло гарью, – вспоминала потом Ася. – По всем признакам, наш старый двухэтажный дом из кирпича, и правда, горел. В подъезде, с его адским стуком, явно что-то происходило, но выяснять это, честно говоря, не хотелось. Мама первым делом с головой завернула Соньку в большое синтепоновое одеяло и посадила у окна, которое распахнула настежь. Сестре предстояло самое простое – дышать, пока мы собираем всё ценное.
Мама шурудила вещи на полках и собирала одежду. Я вспомнила, что в коробке под кроватью лежат документы. Наклонилась, но ничего не нашла. Коробка точно была там, но смог так загустел, что я не различала и собственных рук. «В поисках документов, подтверждающих личность, она задохнулась и избавила мир от этой своей самой личности» – так бы, наверное, шутили обо мне в газетах, прокопайся я ещё хоть две минуты. Поводив под кроватью руками, я закашлялась и бросила к чертям эту муть. Осознав, что то единственное, что нужно спасать, не валяется на полу, я рванула к окну. Запрыгнула на недавно поменянный пластиковый подоконник и стала дёргать старую металлическую решётку на окне. Этот дом построили ещё в 1945 году руками пленных немцев. Подобных микрорайонов в городе было несколько. Симпатичные и уютные снаружи, дома были аварийные и страшные внутри. Немцы построили оболочку, но наполняли эту оболочку уже не они, потому здесь нашлось место плесени, харчкам и облупившейся краске. Вот и решётка была насквозь ржавой, ведь никто её с тех самых послевоенных лет и не менял. Всё равно, что питерское коммунальное жильё, где после тридцати лет халтурной уборки находишь могильники тараканов и клопов за шкафами. Я подумала, что раз не поддаётся окно, можно попробовать через коридор. Спрыгнула с подоконника и метнулась к двери. Чуть приоткрыв, я поняла, что дышать там нельзя. Коридор наполнился таким смрадом, что никакого времени там не протянешь, только ноги. В конце коридора всё так же ломилось «нечто» из подъезда. Я рукой нащупала куртки, что висели рядом, затащила их в комнату и закрылась. Поглядев на закутанную Соньку, я подумала, что можно намочить одеяло и выйти в подъезд в нём. Но за пределами квартиры что-то жутко гремело, а оставлять маму и сестру было нельзя. Они-то как выйдут? Я снова прыгнула на подоконник.
– Молодые люди, вызовите пожарных, пожалуйста, у нас дом горит, мы выйти не можем, – крикнула я какой-то гуляющей парочке. Парень что-то сказал своей блондинке, она достала телефон, а он побежал к нам. Теперь с решёткой боролся уже он, но не сказать, что это как-то ускорило процесс нашего освобождения. Потом к нему присоединился ещё какой-то проходивший мимо мужик, и они ломились в наше окно уже вдвоём. Ничего не получалось, Сонька ныла и всех раздражала. Ещё больше раздражало, что мы в шаге от спасения, а дышать уже нечем. Умереть вот так, глядя, как тебя не могут вытащить два задохлика, вот уж действительно анекдот. Со второго этажа опускались самодельные – из постельного и полотенец – верёвки. По ним спускались соседи. Люди опускались на снег, и в куртках, накинутых поверх халатов и нелепых пижам, бежали прочь от дома – к приехавшим пожарным машинам. Нашу решётку уже ломало несколько человек, а мы сидели на первом этаже и смотрели, как советская добросовестная заводская работа абсурдно и тупо нас убивает.
