– Фридрих Карлович, друг мой, мне нужен ваш совет, – произнесла она, глядя не на Белецкого, а на свои руки, нервно теребящие салфетку.
Беседа, по обыкновению, состоялась за утренним чаепитием, за которым кроме них двоих, как правило, никого не бывало.
Белецкий почтительно поклонился:
– Почту за честь быть вам полезным, Александра Михайловна.
Руднева долго молчала, стараясь совладать с волнением. Наконец, справившись с собой, она посмотрела Белецкому в глаза и решительно произнесла:
– Фридрих Карлович, я хочу расстаться с коллекцией и архивом Николая Львовича… Подождите! Не перебивайте меня! – она нетерпеливым жестом остановила пылкие возражения, готовые сорваться с уст Белецкого. – Мне тяжело это говорить, но я хочу, чтобы вы меня поняли. Всё это для меня не имеет иной ценности, кроме как память об Николае Львовиче. В этих бумагах и предметах для меня сохранялась частица его души. Я могла прикоснуться к ним и знать, что он тоже их касался. Но это неправильно, голубчик! Ведь память, она в сердце, а в этих вещах его труд, его наследие. Он делал это для науки, для тех, кто так же, как он, увлечен и стремится познавать. Разве же не эгоизм с моей стороны хранить всё это под замком из-за одной лишь женской слабости? Так продолжаться не должно, я решила передать архив и коллекцию географическому обществу. Я уж даже и письмо написала Константину Павловичу с просьбой приехать. Я назначу его куратором наследия Николая Львовича.
Теперь уже Белецкий не смотрел на свою собеседницу. Гневаться за это решение он на неё не мог, да и в глубине души считал правильным, давно назревшим, но сердце его разрывалось от мысли, что вместе с архивом он утратит зыбкую связь со своим покровителем, которого до сих пор боготворил и почитал как родного отца.
– Вы это из-за трагедии с Яшмовым Ульгенем решили? – не то спросил, не то констатировал он глухим, внезапно охрипшим голосом.
Александра Михайловна задумалась.
– Право и не знаю, что вам сказать. Это несчастье, скорее, укрепило меня в моём решении. Я уже давно его приняла.
– Если вы все решили, какого же совета вы хотите от меня?
– Ах, Фридрих Карлович, я не знаю, как всё это сказать детям! – она прижала руки к груди, в глазах её блеснули слезы.
У Белецкого совсем перехватило горло, и, прежде чем ответить, он был вынужден глотнуть чая.
– Александра Михайловна, – начал он, стараясь говорить как можно мягче, – они вас поймут. Они уже взрослые и глубоко уважают вас.
