— Гаврила? Как ты скоренько…
— Так волка ноги кормят, Моисеевна!
— Какой ты волк? Так…спаниель несчастный, — по своему обыкновению срезала меня Сталина. О, да ты и взятку прихватил? Знать прижало тебя, Луговой, знатно. И это как нельзя кстати. Мы с Валькой как раз чайник поставили.
— Тётя Валя здесь? — встрепенулся я, так как в планы не особенно входило посвящать ещё кого-нибудь в мои проблемы.
— Вот те раз, а тебе не всё равно? Ты же не в убийстве или ограблении банка пришёл признаваться? А то видок у тебя…потрёпанный какой-то. Да и ладно, пусть себе. Правда, Валь? Подумаешь, нашему Гаврилке в кои-то веки пофартило…
— Ну и шутки у вас, Моисеевна, — пробурчал я, надевая чёрные архаичные тапки из кожзаменителя. Последний раз я такие видел в районной больнице в середине восьмидесятых.
Пройдя по длинному коридору с высокими потолками, стены которого представляли собой сплошной книжный стеллаж, мы оказались в маленькой уютной кухоньке, насквозь пропахшей крепким табаком и кофе.
Я водрузил белую коробку с пирожными в центр весёленькой клеёнки, которой был застелен стол.
— Опять много курили, — на автомате попенял я старушкам, — ну вы то, тёть Валь, хотя бы иногда останавливайте Сталину Моисеевну, да и с вашим сердцем, да ещё папиросы… — я с досады махнул рукой.
— Ну чего ты зудишь, Никитич! Всё зудит и зудит. Ты ж с нами, эскулапий. И пропасть не дашь. Послушаешь, простукаешь, просветишь. Да и скатаешь какую-никакую гуттаперчевую пилюльку от напастей, а? — подмигнула мне тётя Валя, — садись, лучше чайком с дороги побалуйся.
— Ты его не разгуливай, Марковна. Наш пострел по сурьёзному вопросу пришёл. Эт я ещё по телефону смекнула. У него голос был, как у штандартенфюрера Штирлица, когда он в присутствии Мюллера разговаривал с Кэтрин Кин, делая вид, что ему звонит Борман.
— Вы же ненавидите этот телефильм, Моисеевна? — удивился я точности описания моего состояния, которое красочно озвучила Мирская.
— Ты прав, фильм этот не особо люблю. Но Тихонов такой душка… Если бы виденные мной в своё время офицеры СС были бы хоть вполовину такие симпатичные, может, и баланда казалась сытнее, — улыбнулась Сталина.
— Эк ты хватила, Моисеевна! — теперь уже удивилась тётя Валя. Ты ж писюха ещё совсем была и до дрожи боялась любого немца в мундире.
— Твоя правда, Валька. Но дети всегда дети. Мечты и фантазии нельзя вытравить или уничтожить. Правда, мечтали мы тогда всё больше о печёной картошке. Да и от сырой бы никто не отказался, — лицо Мирской на миг застыло маской воспоминаний.
