* * *
У деда (папиного отца) в деревне был большой – мне по детству казалось, что огромный – дом. Как такие называют, пятистенок. Чтобы зайти в хату, нужно было подняться по широкому и высокому (ступенек 10-15) крыльцу, и вот уже там и был собственно дом. Внизу, под крыльцом, было что-то вроде подвала и домика для кур. Там жили маленькие жёлтенькие цыпочки, которые орали, как ненормальные, когда их выпускали утром попастись на травку. Если сидеть на крыльце (а можно было и на лавке на веранде), справа был огромный навес. Верстаки, косы, метров 20 или даже 50 всякого хозяйства висело. А под навесом – ласточки. Они там жили всегда, сколько я себя помню. Причем это были не стрижи, а именно ласточки. Наверное, они и сейчас там живут, жаль, что дом продали, и даже при всём желании я туда уже не попаду даже в гости. Так вот, моё любимое занятие у деда было пялиться на ласточек, сидя на крыльце или зайдя под навес и задрав голову. Под верхними брёвнами были маленькие кусочки помёта, травинок, грязи и еще бог знает чего, из чего ласточки наделали по всей длине навеса гнёзд. И в этом всём истошно орали маленькие жёлтенькие клювики, которые постоянно хотели жрать. И мамы-ласточки (и папы-ласточки тоже, никто не бездельничал) стреляли по воздуху своими черно-белыми телами – вжить, вжить, вжить – взад и назад, кормя свою ораву. И гомон этот прекращался только когда садилось солнце. Внезапно, как по команде всё замолкало и затихало. Только редко-редко во сне или от счастья, что мама рядом, тихонько пикал какой-то детёныш в гнезде из говна.
Как вы уже поняли, я скучаю – по папе, с которым мы ездили к деду; по деду, который курил всю жизнь пахучий табак в трубке, а когда бросил, умер; по ласточкам, снующим, как безумные через весь огромный дедов двор; по бабе Маше (хоть она и папина сестра, почему-то принято её звать баба Маша), старшей папиной сестре, она, слава богу, жива, только видимся мы с ней по грустным поводам; по бабемашиному домашнему хлебу из русской печке; по дедовой черёмухе, она росла сразу над лавкой, на которой обычно деда курил трубку. Я скучаю по детству. Что это – старость или просто одиночество?
* * *
Надо себе сделать зарубочку: каждый раз, когда дорогой твоему сердцу человек делается холоден, помни, Пит Мелларк больше всего на свете любил Китнисс, поэтому, став переродком, душил её со всей своей нечеловеческой силой. Может быть, стоит потерпеть? Ведь у Китнисс же получилось.
