Из наиболее памятного у папы на работе был стол и тележка. Сначала про стол.
Стол бы огромный. В восприятии трёх–, четырёхлетнего ребёнка просто гигантский. И он был со стеклом. Ну, я это так называла. На самом деле, это было что-то вроде оргстекла или плексигласа какого-то. Полукругом. И он закрывал стол, как огромная прозрачная хлебница. Это требовалось для больших деталей с самолёта, которые разбирались, и чтобы в них не попала пыль во время работы, стол закрывался экраном. Когда я уставала носиться по длиннющим ангарам, цехам и лестницам, папа давал мне бутерброд из мягкого батона, сливочного масла и плавленого колбасного сыра. Это был всем сырам сыр. Сейчас колбасный сыр даже по внешнему виду не напоминает то, что жрала я. А уж тем более, по вкусу. Это был мой любимый сыр (потому что другого сыра в 78 году в Иркутске просто не было). И вот я его съедала, а бутер имел какой-то волшебный вкус, наверное, потому, что его делал папа. Съедала и мне надо было вздремнуть – детсадовский порядок. Папа клал меня на этот стол и закрывал круглым экраном, чтобы я не звезданулась с метровой высоты во сне. И спокойно уходил по своим прибористским делам (папа был прибористом, а потом авиатехником; разница в том, что прибористы работают только в помещении с авиадеталями – от мелких высотомеров до огромных двигателей, а авиатехники – на улице, и это пиздец какая тяжелая работа, моему отцу было уже 60, когда он стал авиатехником). Так вот, я засыпала под этим куполом и чувствовала себя в сказке. Ты всё видишь и в то же время защищён. Оставьте меня там, в 78 году, под куполом. Пожалуйста. Когда был жив папа, была молодая и смешливая мама, когда Марья только пошла в школу и жила с нами, когда был вкусный сыр, и мы сажали 2 сотки картошки каждую весну на горке за домом, в лесу…
Вторым воспоминанием была грузовая тележка. Естессно, она тоже была гигантская. На ней привозили большие детали на грузовом лифте. Папа ставил меня на неё и бежал по коридору, а я визжала, как розовый поросёнок, и кричала «быстрее, давай быстрее!!!! уииииии!». И мы смеялись. Я думаю, что папе неоднократно влетало за этот разнузданный смех в таком важном учреждении, как цех № 8 иркутского аэропорта… Вооот.
Еще папа работал в аэропорту водителем кислородной машины. Примерно 1-2 раза в неделю он ездил во второй Иркутск на большой зелёной машине (кажется, это был Урал), сгружал пустые и забирал полные кислородные баллоны. Кислородом потом заправляли самолёты. И иногда папа на этом заводе всяких газиков (не ГАЗиков) надувал нам с Марьей 1-2 воздушных шарика гелием и привозил вечером домой. Работал он до восьми, и приезжал домой где-то в 20.30-20.45. Какое это было счастье – шарик, который не падает! И папа, который пришёл с работы. А когда он приходил зимой, я узнавала его шаги по скрипучему снегу, и слушала, не зашебуршит ли ключ в замке, и бежала в тёмный коридор и поскуливала «папа! папа пришёл!». А он брал меня на руки, и я вдыхала холодный снежный запах его лётного пальто, трогала крылышки на шапке и обнимала за шею…
