Служил батя в морской авиации: и морячок, и лётчик сразу. Можете представить, как он магически влиял на девушек. 40 лет он работал в Аэропорту: сначала прибористом в цехе, потом авиатехником на улице. А мама окончила сельхозинститут и работала экономистом в ВАМИ. Они как-то удивительно ладили (хоть бывало и ругались до хрипа). Но у мамы была забавная привычка: она, если обижалась, шла делать домашнюю работу. Например, однажды перегладила кучу белья, когда мы сидели за праздничным столом и ржали, что вот же ж польза какая. Отец был удивительно добр и удивительно суров. Если мама сгоряча могла нас отлупасить и тапком, и шлангом от стиралки, то отцу достаточно было просто посмотреть. И всё, мы тут же становились тихими, шёлковыми и вежливыми до поносу.
Моё детство было необыкновенно счастливым именно благодаря родителям. Жили мы не очень богато: ни машины, ни велосипедов, обувь и одежда, как правило, доставалась от старших родственников. Но тогда многие так жили, и достать дранку для дачи было праздником. Мама по выходным стряпала блины, булки или пирожки. Я просыпалась от этих запахов и её разговора с нашей собакой Бимом: иди к девчонкам, скажи, что уже всё готово, пусть встают. Господи, и не вернёшь уже не Бимочку, ни родителей, ни пирожков тех, ничего…
После родов мама набрала вес, почти 120 килограммов. Но отец худеть ей не разрешал, говорил, я тебя люблю такую. Сам он был поджарый, как овчарка, легко загорал, летом был какого-то великолепного кофейного цвета. И его пронзительные голубые глаза – прям ух. Мама была кареглазой, я пошла в неё.
Когда в 2009 папа умер (в ужасных мучениях, чему я до сих пор не могу найти оправдания, и сердце моё болит от одной мысли о последних его часах), мама начала стремительно худеть. В прошлом году она весила 50 кг. Это был ходячий бухенвальд. Мы понимали, что тоска по отцу, её Николаше, просто убивает. В первый год мама просто выла. Как волки воют. Потом вроде выть перестала, но и есть перестала, и жить перестала, по сути-то. Она уходила к нему семь долгих лет. Уходила, уходила и вот ушла. На поминках говорили совсем мало, родственники уехали совсем быстро, остались только друзья семьи и коллеги. И все сравнивали их пару с лебедями. Одного не стало, и вторая жить не захотела. А мы сидели с сухими глазами и слушали. Потому что так и было. Мы-то выводок этих лебедей. Мы-то знаем.
Соседи говорят, вы сейчас не плачете, а потом вас накроет. Конечно, когда я вижу в телефоне «Мама» и понимаю, что не будет больше минимум пять звонков за день, и мой обед не будет ассоциироваться не с кормом, а с тем что «Ой, контрольный звонок маме!». Когда я вижу её голубой пуховичок в прихожей и понимаю, что она уехала в больнице на стуле в огромном белом спортивном костюме, потому что похудела на 70 кг за семь лет. Или когда я говорю сестре: проверь все холодильники, сразу надо выкинуть, что пропало. А она таращит глаза, потому что этим всегда занималась мама, даже и больная.
