Весна. Он стоял на балконе, облокотясь о старые перила с облупленной краской, в одном халате, в лёгких домашних тапочках на босу ногу и терпеливо ожидал её, пока она принимала душ. Задумчиво смотрел вдаль за горизонт, откуда медленно ползла тяжёлая серая туча, напоминающая кашалота.
Она жила на окраине большого города, неподалёку от соснового леса. Родители уехали на дачу собирать картошку, которая хорошо уродилась в этом году, а она впервые им солгала, сославшись на недомогание, осталась дома, чтобы насладиться своей первой любовью с бойфрендом, таким же студентом, как и она, но с параллельного потока. Это был её первый мужчина, и ей всё было интересно, как всё то, что в первый раз.
Первые перекаты грома начали разноситься по голубому пока ещё небу, которое необратимо начинало темнеть с краю, появились первые отблески небольших резких молний, запахло пылью, на душе стало тревожно. Даже природа застыла в смятении перед грозой, пропали как по команде птичьи голоса, затих ветер, всё смолкло, замерло в страхе ожидания чего-то неведомого, ужасного. Тут же послышались первые раскаты настоящего грома, прелюдия закончилась, затем вспышка молнии, крупными каплями пошёл дождь, заставив изголодавшиеся по ласкам воды деревья постанывать от удовольствия, раскидывая ветки в разные стороны порывами возобновившегося ветра. Какая-то птица, то ли дрозд, то ли мокрый жаворонок, с криком вылетела из-под дерева и полетела в сторону лесу, возбуждённо крича и причитая.
– Коля, Колян! Ты где? Что ты там делаешь, зайди сейчас же, ведь намокнешь же, неразумный! – и было в этом возгласе – просьба, наивный приказ, переполненный искренней любви, заботы, нетерпения и страсти молодой, что третий раз за четыре часа было мало на радость обоим.
Осень. Пройдут года по ленте Мёбиуса, падёт последняя листва с древа жизни, и хвост прикусит Уроборос, а он в последние минуты вспомнит эту весеннюю грозу, её голос, теперь далёкий, эту девушку юную, светлую, которая когда-то подарила ему столько наслаждения любви, и с образом этим милым навечно уснёт, удалясь к большинству.
От покрытых зеленоватой слизью вперемешку с бляшками радужного лишая тюремных стен исходил смрад и холод, кованое железо на обручах, из которых были сделаны кандалы, до крови растирали начинающие отекать ноги. Зигмунд стоял, превозмогая боль, сосредоточенно смотрел через зарешеченное окно на звёзды, шептал на непонятном языке слова, очень похожие на заклинания, время от времени закрывая припухшие веки гноящихся глаз. Где-то по коридору вправо кто-то сильно стонал, вскрикивая время от времени. Эти вопли с бредом, ставшие уже привычными для него, иногда прерывались диким хохотом подвыпивших стражников, которые резались в кости, визгливо бранясь между собой.
