Лицом он был похож на мексиканца, желтоватое с глубокими прорезями морщин оно всегда оставалось хмурым, и кустистые брови нависали над подвижными глазами, залёгшими в складках его старой кожи. Понятия не имею, сколько ему было лет, но лицо его мне действительно казалось старым, но во всём остальном мне не удалось выявить хотя бы малейших признаков увядания. Его волосы были черны настолько, что об них можно было испачкаться, иногда он подвязывал их свёрнутой в полоску банданой, в такие моменты можно было разглядеть корни волос его внушительной шевелюры, но даже там мне не удалось разглядеть и следа седины.
Руки у него были под стать голове – поросшие невероятно густыми чёрными и чуть вьющимися волосами. Ежедневно я наблюдал за тем, как молчаливый Даниэлле разносит тарелки по столикам, в особо нагруженные часы помогая сбивающимся с ног официантам, и всякий раз я ждал, что вот-вот кто-нибудь из гостей обнаружит в своём супе волос и поднимет из-за этого скандал, но Даниэлле обладал феноменальным даром к аккуратности, и ни разу за всё время моей работы я не услышал ни единой жалобы от посетителей в его адрес.
И вне зависимости от погоды он одевался исключительно в тёмные рубашки, у которых в обязательном порядке закатывал рукава, обнажая тем самым густо заросшие предплечья. Наблюдая изо дня в день тёмную рубашку, я стал подозревать, что Даниэлее её вообще никогда не меняет. Как и он сам, его одежда отдавала еле уловимой старомодностью, я был готов спорить на свой месячный оклад, что этой рубашке лет больше, чем мне самому. Скорее всего когда-то на ней был рисунок, но сейчас он настолько стёрся, что лишь правильное освещение и пристальное разглядывание могли указать на следы его былого присутствия.
Так вот, этот самый неразговорчивый старый мексиканец в стёршейся рубашке носил в кармане ключ от незаметной дверцы, которую отпирал только перед приходом людей с недовольными лицами. Признаюсь, любопытство меня так и жгло, я пытался подглядеть, что происходит за запертой дверцей, но люди в строгих костюмах проходили в неё слишком быстро, и Даниэлле сразу же захлопывал дверь. Один раз мне удалось подгадать время и пройти возле двери в тот момент, когда её только-только закрыли, но кто-то в туалете счёл эту минуту самой лучшей для того, чтобы воспользоваться сушилкой для рук, и её противный вой лишил меня возможности подслушать.
Ну а вечерами я уставший приходил домой, быстро ужинал и совсем не имел настроения заниматься какими-то там расчётам, но всё равно заставлял себя садиться за компьютер и убивать время составлением таблиц и построением чертежей. Чёрный "Ovation" с металлическими струнами всё больше пылился в углу, зачастую у меня просто не оставалось настроения брать его в руки и играть. А дни продолжали накладываться друг на друга: работа, учёба, сон, работа, учёба, сон, работа, учёба, выходной…
