Почти каждая наша тренировка проходила по единому сценарию — после общей разминки и игры в мяч Бранимир объяснял мне удары и приемы. Если я что-то не понимала, он сразу начинал орать. От крика я еще больше зажималась. Оно обзывал меня, ругал, а потом выгонял с тренировки.
Еще хуже дело обстояло со светлыми зонами. Иногда я не могла сдвинуть их даже на пару сантиметров. Наверное, потому что во мне было слишком мало внутреннего света. И это бесило парня куда сильнее, чем мои неудачи в бою.
Изредка Бранимир бывал в хорошем настроении и доходчиво объяснял азы боевых искусств. Тогда я кое-что понимала. А затем легко расширяла зоны на несколько метров. После Бранимир нежно обнимал меня и говорил, что хотел бы жениться и продолжить свой род.
А я мечтала только об одном — стать воином. Я готова была продать свою душу и тело за боевые способности. Но проходили месяцы тренировок — и ничего не менялась. Я оставалась слабенькой, неуклюжей девочкой с плохой координацией.
Маша сочувствовала мне и советовала уйти от Бранимира, но остаться в клубе. Яр, наоборот, уговаривал бросить тренировки, чтобы сохранить женственность. Тогда, может, и Бранимир начнет смотреть по-другому.
Больше всего я боялась, что мой тренер перестанет орать и начнет меня бить. Это невозможно вынести.
Я бы дала ему сдачи. Ему. Своему любимому.
И он выгнал бы меня из клуба навсегда.
Постепенно, сама того не замечая, я стала ненавидеть своего Бранимира и бояться тренировок.
Я превратилась в озлобленного и забитого зверька. А тренер хотел результатов — и не было дня, в который он не напомнил бы мне о моей неуклюжести и о том, что скоро я пропью свой талант видеть светлые зоны.
Почти каждую тренировку я рыдала в раздевалке. И кричала, что взорву ко всем чертям церкви с серебряными куполами, потому что они не дают мне быть счастливой. Потому что они всего лишь наркотик для ума и чувств.
Радомировцы не вмешивались — тренер был для них незыблемым авторитетом. Только Маша приходила, присносила воды и успокаивала.
Я оживлялась только в спаррингах. Билась я с огромным удовольствием. Даже Бранимир хвалил меня за смелость, граничившую с безбашенностью. И тогда просыпалась робкая надежда: а вдруг и вправду стану воином. И мой славянский рукопашник будет относиться ко мне теплее. Или даже полюбит. Я наивно полагала, что любят за что-то. За результат. И мне хотелось заслужить любовь Бранимира, став воином.
Бранимир и сам хотел сделать из меня крутого бойца, руководствуясь соображениями, о которых вслух не говорил. Он был садовником, а я — деревцем. Деревце надо поливать, поэтому тренер поливал меня бранью, унижениями и оскорблениями. Если я что-то делала неправильно, он заставлял меня по-пластунски ползать. Утверждал, что грядет война, и это умение пригодится.
