Одним словом, Владимир Петрович всегда старался сочетать приятное с полезным, и никогда не упускал случая воспользоваться преимуществами разъездного характера своей работы.
Как-то летним днем его жена Зоя копалась в палисаднике со своими любимыми розовыми да красными гладиолусами, когда услышала приближающийся знакомый рокот мотоцикла: «Ну, на обед… пойду щи разогревать», – подумала она, и, вытирая платком с лица пот, направилась было в чулан к керогазу. Каково же было ее удивление, когда, обернувшись, она увидела – её ждет необычный сюрприз: Владимир Петрович явился не один – за его спиной на широком сиденье мотоцикла в игривом легоньком платье раскованно сидела местная школьная учительница немецкого языка Вера Семеновна Зубкова, – статная, но незамужняя дама лет 30-ти с хвостиком…
– Здравствуйте, Зоя Даниловна!.. – с мягкой учтивостью обратилась к ней интеллигентная пассажирка, не слезая с тарахтящего мотоцикла и держась одной рукой за её мужа. – Знаете, мне давно интересна профессия агронома… Вы не возражаете, если я в этих целях проедусь с Владимиром Петровичем по полям?..
Зоя от такой смелости на мгновение растерялась, – хотя сама по натуре была не из робкого десятка, и за словом в карман никогда не лезла.
– Да-да, конечно… – машинально выдавила она из себя с кислой улыбкой. – Что ж… поезжайте… – последнее слово далось ей с трудом, и как бы с многозначительным ироничным оттенком.
Тут же радостно взревел железный конь, – Владимир Петрович, пожертвовав вкусным обедом, не мешкая, – пока жена не опомнилась, – дал газу, и, круто развернув, погнал так, что с него чуть не слетела шляпа (ее одной рукой заботливо поправила Вера Семеновна).
Ошеломленной Зое, постепенно приходящей в себя и начинающей сознавать, насколько дерзко и ловко провели её вокруг пальца, оставалось лишь тоскливо наблюдать вослед убегающему мотоциклу, как края недлинного ситцевого платья учительницы восторженно трепетали на ветру, обнажая ее крутые коленки…
Без водки жизнь для Владимира Петровича, казалось, теряла всякий смысл. Например, по выходным, если он с утра был дома без желанного виновкушения, – не находил себе места, из рук у него все валилось, глаза бегали, лицо корчилось печатью страдальческих гримас. И в такие трагические эпизоды на него, – словно плачущего на паперти божьего храма, – без искреннего сочувствия и глубочайшего скорбления души смотреть было невозможно.
– Зоя, дай «троячок», – полечиться… – начинал он жалобно канючить у жены денег.
