– Ага.
– Ты заболела? – Эд знал, что это не так, и разозлился еще сильнее из-за собственного вопроса.
– Наверное. Отвращением к школе.
Эд вскинул руки.
– Мы договорились на этот счет.
– Договорились, – Люси сняла кеды и забралась с ногами на диван. Эту манеру она тоже взяла от Бриттани. Глупая, раздражающая, милая привычка.
– Что же ты делала вместо школы?
Смотрела Люси вдаль: сонно и слегка прищурившись.
– Стреляла по банкам. Там, на пустыре.
Эд пару секунд подбирал ответ – без успеха – и направился в дом. Нашел дедовский обрез, еще теплый, с запахом дыма и пороха, достал из шкафа коробку патронов и отнес все в машину. Вернулся к Люси и молча сел рядом – угрюмый и недовольный.
– Я тебя для этого учил? Дети не должны брать оружие. Только взрослые. А ты, судя по поведению, впадаешь в детство.
– Для чего же оно взрослым?
– Что?
– Нет, ты скажи? Для чего вам оружие?
– Защищать себя. Близких. Для чего еще?
– Ага. Для чего тогда полиция? Или государство?
Эд с непониманием оглянулся на дочь – Люси раньше так не говорила, – но продолжения не последовало: она молчала и равнодушно смотрела в небо над крышами, будто каменный человечек с острова Пасхи.
Три банки пива спустя Эд сладко дремал, и ему снилась Бриттани в дождевом плаще, в каплях воды и радуге, пока Аннабель не завизжала над ухом: "Господи, хлопнула дверь!".
Эд открыл глаза: дома на другой стороне улицы съедали ночные тени, небо над ними окрасилось в латунь. В груди бешено стучало, горло пересохло. На языке застоялась пивная кислятина. Люси рядом не было, и Эда парализовало потустороннее ощущение тоски и одиночества. Будто он остался один в этом доме, на этой улице, в этом городе, на этом материке, на этой планете. Космическое, пробирающее ознобом чувство.
Эд зашел внутрь и ополоснул кофеварку.
– Ты слышала когда-нибудь о школе на углу седьмой и девяносто пятого шоссе? – крикнул он. Спросил больше для примирения, чем из любопытства, и совсем не то, что хотел.
– Ага.
Голос Люси донесся из подвала, где хранили воду и запасы еды на случай торнадо. Эду стало зябко.
– На углу седьмой и девяносто пятого?
– Пап, ты серьезно? В шестидесятых. Может, в семидесятых. Там людей убили.
Эд так и застыл у кнопки включения кофеварки. Он мысленно похвалил шутников за подготовку: ребята прочитали о происшествии и разыграли спектакль – ничего страшного, ничего нового. Эд прошелся по дому туда и обратно. У комнаты Люси раздумья вернулись к школе, и он почувствовал жуткое искушение – взять из коробки в шкафу дневник, узнать, что у дочери на душе. Но это выглядело подло, исподтишка, и Эд не решился. Поэтому или потому, что его тянуло на чердак, где дед до смерти хранил пожелтелые номера "Герольда Плейно".
