Костя в школе. Началка | страница 17
– До свидания, – взвизгнул я, сделал реверанс и пулей вылетел из кабинета.
– Это наша девочка? – донёсся мне вслед недоумённый вопрос Натальи Сергеевны.
Я почувствовал себя настоящей Золушкой, когда на повороте одна из туфелек соскочила. Я её подобрал и скрылся в туалете. «Готово», – объявил я несчастной Вергилии.
Когда Наталья Сергеевна пришла нас оттуда вызволять, мы уже успели переодеться. Единственное, я забыл про резиночки в волосах.
– Куликов! Что это значит?
– Расстройство желудка, – объяснил я.
– Что у тебя на голове, я спрашиваю?
– А-а, это? – И я сдёрнул свои резиночки. – Ничего особенного. Прикол такой.
– Нашёл место для приколов, Куликов! Ты бы ещё у психиатра резиночки нацепил. Вергилия, ты сдала кровь из пальца?
– Я? – задрожала Вергилия.
– Да-да, я сам видел, – вмешался я.
– Тогда марш оба к дерматологу.
И мы побежали.
– Благодарю, – сказала мне тихо Вергилия.
Дома, за ужином, я, как обычно, доложился родителям обо всех приключениях. Папа посмеялся, а мама, вполне ожидаемо, подлог крови не одобрила.
– Папа, – вспомнил я, – а что значит «работа не волк – в лес не убежит»?
– То и значит, – пожал плечами папа и повторил с расстановкой: – Работа не волк, значит в лес не убежит.
– А чем отличаются лапы от ног?
– Ноги у человека, лапы у зверей, – ответил папа.
– А у слона? – прищурился я.
Папа задумался, и подключилась мама:
– Лапы мягкие, ноги жёсткие, – говорит.
– А у гуся разве жёсткие?
А сам уже за вилку схватился диагноз им где-нибудь нацарапать.
– А у гуся котлета стынет, – выкрутилась мама.
И была права. Ладно, в следующем году спрошу у дяди-психиатра, чем отличаются лапы от ног. Или, пожалуй, не буду.
Английский и шпоры
Как я рассказывал, в первом классе началась моя война с математикой, которая продолжается до сих пор с переменным успехом. Умолчал я о том, что со второго класса вынужден вести войну на два фронта. Неожиданно для всех к математике примкнул английский. И если в случае с математикой мамино негодование удачно переадресовывалось «несчастному гуманитарию» в лице папы, то в трудностях с английским виновных найти не удавалось. Родители владели двумя иностранными языками каждый, и даже прабабушка то жаловалась на дриззлинг за окном, то просила выбросить что-нибудь в гарбидж.[1] Целуя меня перед сном, она говорила «Гуд найт» и «Си ю туморроу монинг».[2]
– Сито макароник, – отвечал я, уверенный в виртуозном владении иностранным языком.
И вот урок за уроком я осознавал всё яснее, что ничего не выходит: сначала я путал русские и английские буквы, потом совершенно не мог взять в толк, по каким правилам читать слова, наконец в битву вступили два ужасных артикля, и я капитулировал. Два раза в неделю я ходил в школу как на каторгу. Но самое обидное, что мы с Марусей попали в одну группу и она регулярно оказывалась свидетельницей моего позора. Жалость в её глазах была совершенно невыносимой.