Каких только замечаний за свою начинающуюся жизни он не выслушал от взрослых. И то, что он Джека Лондона ставит выше Ленина, и что критически относится к преподавателям, и что влюбчив, влюбляется направо и налево, что слишком быстрый и торопливый, из-за чего часто попадает в разные смешные и нелепые ситуации, то с карточным долгом, то еще куда – нибудь вляпается.
– Наслушаешься замечаний от этих взрослых, так вообще человеком не будешь себя считать. – проворчал Славик, сворачивая к магазину "Букинист".
В этот старый дряхленький весь какой-то неухоженный магазинчик он заглядывал частенько. Тут по дешевке за рубль двадцать приобрел переписку Чехова из серии "Литературное наследие", большую формата А4 с фотографиями.
Здесь, же вон в том нижнем, заваленном старыми книгами углу три томика Гюго.
Даже историю ВКП(б) с портретом Сталина 1937 года издания, Политиздат, правда, немного обгоревшую, но и корочки и страницы все на месте, вообще за копейки купил.
Вот и сегодня решил порыться не спеша, основательно. Надо, чтобы в его литературном салоне, или клубе, или кружке, которые он задумал организовать в своем сарае, были бы книги самые разные. И поэзия, и. проза, и классика, и научно-популярные.
Когда студенты были на практике на большом машиностроительном заводе, на участке, где работала их бригада контролёров, бегал помощником мастера Степан. Всегда сердитый, с таким колючим взглядом, не пройдет мимо, чтобы не дать указание.
– Очки одень.
– Волосы-то собери в берет.
–Опять нарушаешь технику безопасности? Где твои перчатки?
Как-то стояли в очередь на обеде в заводской столовой.
– Вы ребята мне, конечно, молодые годы напоминаете. Но вы не такие, как мы. какие – то вы расхлябанные, да длинноволосые, одни "Битлы" у вас на уме.
– Зря вы, Степан Иванович, на молодежь накатываете, – попытался поспорить с ним Славик, да чуть не подавился, услышав злобное:
– Нет, не наши вы, не наши.
Книга выпала из рук. Славик задремал и не заметил, как в открытую форточку окна черное облако и покачиваясь над ним, стало тихим убаюкивающим голосом нашептывать:
"Ты – тень. Ты тень. Тебя нет. Вместо тебя, живого и яркого, лишь серая скучная тень. Тень, которую не видят люди. И вижу только я, темное твое облако, темное твое прошлое. Ты помнишь, дружище, если по спирали спуститься на год назад, ты помнишь кладовку свою, где работал по вечерам, поздно засиживаясь. Ты видишь себя тогдашнего, ты видишь себя вчерашнего, как ты горел в напрасном труде, как зачитывался мертвыми стихами мертвых поэтов, как, познав радость творчества, ты спалил весь свой энтузиазм и сжег свои способности. Порвались от надрыва тонкие и нежные струны твоей души. Ты стал мрачен, сонлив, неразговорчив. Но ты не знал, что с тобою происходит, а знаю я, твое темное облако, и я твердило тебе, отдохни, отдохни, но ты продолжал упорно, насильно с натягом писать стихи. Они получались у тебя фальшивые, надуманные, тяжелые, ничего не говорящие ни читателю, ни автору. Они, эти стихи, не были открытием ни для кого, в том числе и для тебя, автора. Это была уже отголоска тебя. Ты мало учился, и наломал дров.
