Так думал Майкл о Доре и удивлялся, как сильно они изменились. Он стал бояться Доры, но вместе с тем, его все еще тянуло к ней. Он все еще любил ее.
Да, диван был отличным местом днем. Но ночью, ночью он любил свою кровать, теплое Дорино тело и ее посапывавшее дыхание рядом. Она тоже, наверное, не спит, кровать скрипит. Думает. О чем? В последнее время он не узнавал ее, не узнавал свою жизнь. Дети подрастали. Деньги есть. Казалось бы, живи-радуйся. Майкл работал инженером-программистом в небольшом стартапе, в который пришел вовремя – стартап продали, и он получил хорошую сумму на жизнь. Он продолжал работать. Но мог бы, в принципе и на пенсию уже выходить. При мысли о пенсии Майкл усмехнулся. Компанию продали в два года назад. Уже тогда что-то началось с Дорой. Она стала странной. То накрасится, как проститутка и уйдет куда-то с подругами. То неделями сидит дома, в какой-то бесформенной одежде, смотрит чушь на ютюбе, постит хрень на своем фарсбуке и инстахламе. Брюки себе купила уродские в клеточку и выкрасила несколько прядей в рыжий цвет. Клоун-клоуном. Майкл так любил, когда Дора одевалась сексуально: брючки в обтяжку, короткая юбочка, чтобы, можно было проходя мимо, поласкать по попке. А тут эти клоунские штаны. И в какой-то момент – бах – no sex: днем она занята, ночью устала, утром надо спешить собирать детей в школу. Не дождешься. Только в определенные часы, определенным образом, по расписанию, никакой спонтанности. А однажды, вообще башку сносит – он ее будит в ночи, хочет ласкать, а она вырвалась, дышит тяжело и говорит: «Отпусти, меня тошнит». Ну он тогда ушел на диван.
На мгновение Майкл погрузился в сон. В нем была Дора. Она звала. Дора бежала по направлению к лесу и махала ему рукой. Ее счастливая улыбка говорила ему что-то одними губами, его губами. Он смотрел на еe рот, но никак не мог разобрать, что она ему говорит. Рот шевелился. Рука продолжала махать. Но Дора исчезла. Ее не было. Майкл резко проснулся от громкого хлопка и шума как будто бы отъезжающей машины. Привиделось. Надо что-то делать со сном.
Кровать в соседней комнате больше не попискивала. Дора заснула, должно быть. Майкл хотел было туда рвануть. Открою дверь, лягу с ней, сорву одежду. Ей будет приятно. Любой женщине приятно чувствовать себя желанной. Но нет, дверь в ее комнату заперта. Они всегда так делали, чтобы дети не врывались по ночам, а теперь вот и ему не войти.
Майкл посмотрел на часы. Уже четыре утра, черт, а сна ни в одном глазу. Он встал. Вышел из кабинета в коридор. Из коридора, через заднюю дверь в сад. Вот тебе раз. Дверь открыта. Я забыл или Дора, когда выносила мусор? Слава богу, здесь частная собственность – высшая ценность, да и в нашем городишке люди приличные, не голодранцы. Никто к тебе не сунется. Можно хоть все двери открывать. Все-таки есть и у нашей деревни достоинства. То ли в Бостоне, где они с Дорой жили двадцать лет назад, еще студентами, снимая вместе вонючий недорогой угол. Помнится, Дора однажды оставила доллары на покупки в облезшей тумбочке их прихожей. Там же – на тумбочке – лежал и их фотоаппарат. Дора тогда занималась фотографией и купила себе дорогой Никон. Однажды утром, поднявшись, Дора и Майкл не обнаружили ни Никона на тумбочке, ни денег в тумбочке. Дверь оказалась незапертой. Дора забыла ее закрыть. Ох и рассердился тогда на нее Майкл. Пощечина прозвучала очень звонко. Ну а как иначе? А если бы они спали также чутко, как сейчас, двадцать лет спустя, и проснулись бы среди ночи, когда воры их обчищали. Вероятно, воры бы тогда прирезали их как неоперившихся цыплят. Именно так кричал Майкл, в той маленькой тесной квартирке двадцать лет назад, А Дора стояла и плакала, вытирая красную щеку, все повторяя “Я не хотела, я не хотела, я не хотела”. Вспоминая это, Майкл медленно натягивал резиновые сапоги, чтобы выйти в сад. Было ещё темно, хоть глаз выколи.
