– Угу, будешь, как сыр в масле кататься, богатенький Буратино! – Семён не мог сдержаться, чтобы не подколоть Арсения за его щенячий восторг.
– Ты еще главного не знаешь, – продолжал Арсений, – я буду женщиной, ну то есть девочкой сначала, а потом уже женщиной, когда вырасту. Пока не представляю, правда, каково это.
– Я тебя тоже не представляю в женском варианте, – прыснул Семён. – Но, думаю, ты не одного мужика изведешь своим занудством.
– Ладно тебе. Можно подумать, ты от меня натерпелся с три короба, – хихикнул Арсений. – Нормальную цель в жизни нашел зато. А то так и ковырял бы гайки на своем комбинате.
– Знаешь, Сеня, я бы лучше гайки ковырял, – вздохнул Семён. – Тебе нельзя еще немного побыть здесь? Хотя бы сегодня.
– Нет, никак нельзя, Семён. Мне пора. Там у матери моей схватки уже начались, надо рядом быть. Если этот шанс прощелкаю, другого могут и не дать.
– Ну, пора так пора. Дай хоть обниму на прощание.
– Что может быть проще! – через несколько секунд перед Семёном, постепенно проявляясь, возник облик парня, который здорово напугал его в тот летний вечер на улице.
Арсений раскинул руки, и Семён, не ощущая касания, «похлопал» его по угловатым подростковым плечам, которые десятки долгих лет таскали на себе тяжесть совершенного греха и трепетали в предвкушении скорого избавления.
– Прощай, Семён. Вряд ли еще когда-нибудь встретимся на земле. Только уже Там, наверное. Если получится. В общем, видно будет.
– Удачи тебе, Сеня. Легкой жизни. Чего еще? Ну, я красиво говорить не умею, – смутился Семён.
– Дар береги, – сказал Арсений. – В тебя верят.
И его образ начал постепенно растворяться в воздухе. Несколько секунд спустя остались только очертания его юношеской фигуры, а после исчезли и они.
***
С минуту Семён постоял в раздумьях. Ему было жаль расставаться с Арсением. После потери семьи он был единственным, с кем можно было поговорить по душам. Он был единственным, кто желал Семёну доброго утра и спокойной ночи. В конце концов, у них была общая цель. А сейчас Семён вновь почувствовал себя потерянным, как в первый вечер после возвращения из больницы – одноруким истуканом, который годился разве что под голубиные нужды, вроде статуи возле их сельской администрации.
Накинув куртку и сунув ноги в калоши, он вышел с чашкой кофе на крыльцо, да так и замер. Весь двор был укрыт белоснежным покрывалом, а с неба падали огромные хлопья первого снега.
«Сеня, это в твою честь!», – сказал мысленно Семён, и на душе у него сразу стало легче.
