До того, как пленные румыны выстроили желтые четырехэтажки в переулке Светлом, все жили на конюшне. Но об этом я подробно не расспрашивала. Знаю только по рассказам бабушки, что спали очень тесно, вповалку и поворачивались по команде.
Я же знала уже этот прекрасный приземистый четырехэтажный дом, с входом в бомбоубежище в одном из подвалов.
В первом подъезде на третьем этаже в двухкомнатной квартире на два хозяина жила моя бабуля Анна Васильевна – мамина мама. Женщина суровая, сильная. У нее был только один законный муж – первый, и только один ребенок, родившийся в браке – моя крестная. Остальные четверо детей были от разных отцов, с которыми бабуля не сочла возможным сочетаться законным браком. Двое детей умерли в младенчестве от тифа. О них в семье не вспоминали. Остались моя крестная – Мария Алексеевна, дядя Тимофей Тихонович, и мама – Татьяна Анатольевна, самая младшая. Невероятно, но бабушка пережила всех своих детей. И это именно она одобрила для меня такое имя, не позволив назвать «Анной» («Будут Нюркой дразнить!»)
У бабули была большая комната с балконом, дверь которого венчало под потолком полукруглое окошко. И в этой комнате она, пестуя одного за другим своих детей, внуков и правнуков, прожила всю свою жизнь. Когда я была маленькая, бабуля уже не работала, вышла на заслуженный отдых, и все ее выходные в течение учебного года принадлежали мне. Так было поделено: Саша бывал у бабушки Дуси, проживающей в третьем подъезде того же дома, а я у бабушки Ани.
Все, к чему прикасалась эта крупная женщина-неулыба, становилось прекрасным, ибо она была мастерицей ручного труда. Все постельное белье в ее доме было пошито на руках крепкими крошечными стежками. В ее трехстворчатом шкафу лежала стопочка выстиранных и отглаженных носовых платочков, самых разнообразных по расцветке, и предмет моего вожделения – черная пластмассовая заводская коробка, наполненная пуговицами. И то и другое выдавалось мне для игры, и как увлекательно было это занятие! Я любила бабулю, не смотря на ее угрюмый нрав, любила ее старые добрые большие руки, ее единственный черный сарафан «на выход» и хлопчатобумажные цветастые халаты на пуговицах спереди. И еще матерчатые тапки.
– Валь, – соседку спрашивает. – Ты помнишь, когда это у меня белые тапки были?
– Не помню, Ань. Белых точно не было!
– Вот гад червивый!.. Да зятек мой, орет вчера: «Видал я тебя в гробу в белых тапках!» Конечно, сбрехал…
У бабушки были очень больные ноги, и последние десять лет она не спускалась даже к подъезду на лавочку – полузгать семечек, а только кружила по дому, все прибирала, готовила, стирала, или облокотившись на сложенную на столе тряпицу, смотрела «Рабыню Изауру». Вот такой я ее помню.
