Что «или» я не успеваю додумать, Вайдхэн рывком притягивает меня к себе и впивается поцелуем в губы. Таким же яростным, как бушующая во мне сила, пропитавшая меня, как у хорошего кондитера бисквитные коржи крем. От чувств, ощущений, раскрывающего мои губы его жесткого рта я прямо-таки плавлюсь и нисколько не удивляюсь, когда по салону начинает клубиться дымок.
Вайдхэн отрывается от меня только чтобы коснуться коммуникатора сказать:
— Наверх. Быстро. Плевать мне на технику безопасности моего передвижения. Это приказ.
И флайс стремительно взлетает в воздух. Даже без набившихся внутрь вальцгардов.
— Что ты устроила на сцене? — рычит он.
— Что я устроила?! Это ты приволок свою риам Не-помню-как-вас-там-слишком-много-имен.
Он неожиданно улыбается, и уголки его глаз собирают лучики морщин.
— Ревнуешь, Аврора?
— Делать мне больше нечего! Я тут горю.
— Горишь, конечно. Потому что устроила непонятно что.
Я прищуриваюсь.
— То есть тебе можно, а мне нельзя?
— Мне можно, потому что я контролирую свое пламя.
— Ну вот и контролируй дальше! — Я пытаюсь вырваться, но он меня не отпускает.
— Куда? Сумасшедшая женщина!
Я не сумасшедшая женщина! Я женщина-факел. Супергероиня практически.
— Я пришел с Алерой исключительно потому, что ты не отказалась выступать, иначе бы мы пошли в другое место. Мне надо быть рядом с тобой и с твоей силой.
В другое место с Алерой, как мило!
— Мне все равно! — говорю я. — Прекрати это и верни меня к Лару!
— Нет, Аврора. Тебе не все равно. Мне не все равно. Я твоего танцора чуть за ноги над сценой не подвесил, когда ты к нему липла.
От такой откровенности мне только и остается, что моргать, а он снова подается ко мне, накрывает губы своими. И жар, взметнувшись внутри меня, уходит в него. Возвращается ко мне. Снова течет к нему. Это было бы похоже на игру в мячик, если бы не было так похоже на что-то другое, потому что каждая такая волна, прокатываясь сквозь меня, воспламеняет каждую клеточку моего тела.
Отзывается в самом низу живота.
Сжигает весь стыд, все «нельзя», все, что стоит между нами.
— Хва-а-а-тит, — выдыхаю я, пытаясь зацепиться за остатки ускользающего разума. Но разум, кажется, уже ускользнул, потому что остаемся только мы: только я и он, и наше совершенно иррациональное драконическое притяжение. И пламя. Из-за которого меня обжигает холодом, когда дверца флайса идет ввысь уже на парковке, а после опаляет черными языками, искрящими алым. Лижущими мою руку, хотя по ощущениям — сердце и меня всю.
