Я едва успела произнести эти слова, как он ворвался в меня, доказывая то же самое.
***
Позже, гораздо позже, мы оказались на кухне. Он овладел мной так часто, как только мог мужчина. Мы двигались друг против друга, пока не покрылись по́том, пока мои мышцы не загорелись от напряжения, пока я не испытала столько оргазмов, сколько не испытывала ни одна женщина — или, по крайней мере, так мне казалось.
Было все еще темно. Ночь тихая, только что перевалило за три. Когда все призраки и демоны выходят поиграть. Все грешники.
— Яйца здесь какие-то другие, — сказала я, накладывая их ложкой на тост, который ждал меня на двух тарелках.
Джей стоял, прислонившись к кухонному островку, и наблюдал за моей работой. Я велела ему сесть за стойку для завтрака, устроиться поудобнее, но он проигнорировал мою команду. Конечно, как же еще. Я тоже была рада этому. Несмотря на то, что барный стул находился всего в нескольких футах, он казался слишком далеко. Я нуждалась в его близости, и он, очевидно, тоже в этом нуждался. Потому что убирал мои волосы с шеи, пока я резала помидоры, целуя мою обнаженную кожу. Проводил рукой по расщелине моей голой задницы — он заставил меня готовить голой, и я не жаловалась. Джей не помогал. Он просто стоял там, наблюдая. Иногда трогал. Не разговаривал.
Он так смотрел, что я хотела содрать кожу со своих костей только для того, чтобы впустить его глубже в себя. Я жаждала его взгляда.
Но что-то причиняло мне боль. Я хотела сбежать отсюда. От него. Он — незнакомец, стоящий здесь без одежды, рассматривающий мою обнаженную кожу, все обнаженные нервы внутри моей души. Джей был плодом моего воображения. Злодей, от которого я сбежала.
Но в то же время он был слишком знаком. Слишком хорошо знал меня. Мог заглянуть слишком далеко внутрь меня. От Джея не спрятаться. Я никак не могла защитить себя, я пыталась, но подозревала, что все повторится.
Я хотела заставить его ждать. Заставить его действовать. Пытать его с той же жестокостью и холодностью, которые он проявил ко мне. Но это было невозможно. Не было ни одной части моего тела или души, которая могла быть холодной. Я вся в огне.
У меня не было обиды на этого человека. Не было необходимости в расплате. Потому что написанное там, прямо на его лице, то, что долгое время было закрытым и пустым — теперь открыто и обнажено. Там была боль. Агония. Сожаление. Но больше всего там была любовь. Любовь, переплетная с болью и сожалением. Любовь, которая была нашей.
