Воскресный день незаметно превратился в вечер, который пришлось посвятить отложенным в долгий ящик домашним делам, а так же почитать вслух по очереди с Дашей любимые страницы из «Малыша и Карлсона». Все это время Артем был сам не свой, отвечал невпопад, путался при чтении детской книги, сидел с потерянным лицом. Укладываясь спать, он в тысячный раз прокручивал в голове подробности своего пока не родившегося произведения, произносил шепотом длинные диалоги, пугая тем самым Наташу.
Ночью ему приснился яркий, живой сон, в котором к нему домой с проверкой пожаловал сам Василий Шукшин. Посмотрев на хозяина исподлобья, он ухмыльнулся, махнул презрительно натруженной пятерней, достал папиросу, дунул в гильзу, прикурил, и принялся мерить шагами комнату. На поджаром, точнее исхудавшем, Василии Макаровиче была алая рубаха, черный кожаный пиджак и кирзовые сапоги – в точности как на недавно освободившемся Егоре Прокудине из кинофильма «Калина красная».
– Дурак ты, парень! – громогласно высказывал ему Шукшин свое неудовольствие. – Думаешь, рассказ написать – раз плюнуть? Вспомнил мутную историю, добавил от себя, отлакировал по последней моде и всего делов? Накося выкуси! – он протянул жилистую загорелую руку с огромной фигой к носу остолбеневшего Темки. – В большом, объемном произведении писателю проще донести свою идею, основную мысль до читателя, потому что есть, где разгуляться нашему брату, есть, так сказать, простор! А ты попробуй сделать тот же фокус на трех страничках! Трудовому человеку ведь некогда романами то зачитываться! Знаю, сложно! Все равно изловчись, разбейся в лепешку, а имя свое не посрами. Иначе, зачем чернила переводить да бумагу марать? Пойми меня правильно, чудак-человек, и не держи зла за душой.
Шукшин тяжело опустился в кресло и принялся один за другим выдвигать ящики письменного стола. Причем был он теперь одет в строгий темный костюм, белоснежную рубашку и стильный галстук, как сыгранный им в картине «Печки-лавочки» алтайский колхозник, мчавшийся на поезде к югу.
– Что вы ищете? – спросил, недоумевая, Артем.
– Коньяк «КВВК», – небрежно ответил Василий Макарович и поставил на стол темно-золотистую бутылку с бронзовым отливом. – А что, в стране сухой закон? – он немного помолчал, а потом, дружелюбно улыбнувшись, уже спокойно сказал. – Знаешь, Темка, зависть зачастую помогает художнику, бодрит, заряжает энергией злости, без которой в творчестве никуда. Но ее одной мало. Ты должен жить своим произведением, чувствовать его рост и созревание в недрах души, а так же понимать, что если не выплеснуть рассказ в положенный срок, изложив на бумаге, то он сожрет тебя изнутри.
