Наступила зима. Грозный темный лес, возвышающийся до небес, надвинулся на нас еще ближе.
Свободные граждане нашего города-полиса очнулись от ступора и стали двигаться быстрее – надо было защищаться от холодов. Совместная деятельность на общее благо (как в ранней истории Греции и Рима) развивала древние творческие порывы и подавляла инстинкты эгоизма и зависти, поглотившие нашу погибшую цивилизацию в самом ее конце. Работая на себя и свое племя, мы чувствовали локоть друг друга, и в греющей расположенности стали улыбаться. И – слава богу! – не было чувства борьбы против кого-то, разжигающей ненависть. Разные индивидуальные миры у каждого из граждан были синхронизированы и гармонизированы в одном порыве.
Это была не та работа, от которой когда-то я стал аскетом.
Павел продолжал возиться со своими учениками. Как учить зимой? Он нашел место, у входа во дворец, где было теплее на солнце, чем внутри. Бородатый, он восседал на верху ступенек как на зиккурате, и проповедовал сидящим вокруг на ступеньках закутанным до глаз ученикам.
Потом удалось запустить добытый из госпиталя резервный генератор, заряжающийся от ножной педали, и тогда уроки стали проходить в нагретом классе.
Петр готовился к посевной, добывал зерно, инструменты…
***
Мы все еще находились в шумевшем жизнью былом. За ужином, сидя за большим столом, все еще спорили. Я говорил:
– Иосиф Бродский стал великим потому, что был потрясен до потрохов несправедливостью – убили его жизнь, вышвырнув из родины. Отняли любовь, которой он грезил и писал ниоткуда в никуда.
Мной еще владеет нравственное чувство – из погибшей цивилизации, словно оно не подвержено гибели вместе с его носителем, и дано нам свыше.
– Тьфу! – ругался Михеев. – Если не нравилась родина, мог бы уехать и сам. Не люблю пессимистов!
– Вы же не читали из него ни строчки, – смеялся я.
Юдин делился с нами своими новыми мыслями: зачем нужна литература и искусство, которыми он увлекался раньше? Что это было такое, какой в них был толк, если все проходит?
В его тихом голосе слышалась успокоенность:
– Смыслы прежней литературы и искусства сейчас исчезли. Куда их направить? В пустой космос? Это страшная иллюзия, подобная раскрашенному мертвецу. Впереди – пустота, нет той лестницы, по которой люди карабкаются куда-то. Тот же пустой космос, в котором какую ни поставь цель, она уйдет в ту же пустоту. То была сначала торжествующая, а потом отчаянная попытка жаждущего человечества вырваться в бессмертие. И авторы, люди слепые, рассчитывали на свое место в этом бессмертии.
